Горло Фокина перехватил спазм.

— Я вам больше скажу. И когда мы умрем, все как всегда будет.

Просто обычный день. Может, пасмурный, а может, кристально ясный… Где-то будут выпивать, где-то — рваться бомбы, кто-то будет спасать вымирающие виды, а кто-то — собираться на очередное сафари, кто-то вместе с тобой уйдет, а кто-то придет на землю, раскручивая колесо сансары…

И ничего, ничего абсолютно с твоей смертью глобально не поменяется.

От невеселых мыслей Фокина отвлек взрыв смеха, доносящийся из ординаторской. Как лишнее доказательство тому, что жизнь каждый раз продолжается, да…

Гордей хмыкнул. Сунул руки в карманы и пошлепал на звук. Нет, сейчас ему не нужна была компания. Просто его чайник плавно перекочевал сюда. А после нескольких часов беготни пить очень хотелось.

— … а я, девочки, когда овощи тру, вспоминаю лицо свекрови. Выходит быстро и с огоньком. Ой, здрасте, Гордей Саныч… А мы тут немножко передохнуть решили.

— Да вы продолжайте, не стесняйтесь. Я только кипятку налью.

— А чай хотите? У нас тут есть, угощайтесь… Жасминовый, мятный и… Еще я пирожков напекла. Да проходите-проходите.

Ординаторская у них была не слишком большой. Чтобы пройти, Фокину надо было переступить через вытянутые ноги Ромашовой. Та стрельнула в него глазками — как будто это и не она вчера ему наговорила гадостей. Успокоилась, что ли? Впрочем, ему какое дело? Завязывать с этим надо… Почему-то после разговора с тем парнем стало особенно тошно от того, что он свою жизнь по пустякам разменивает. А та бежит, бежит… Тут Ленка, конечно, права.

— А мне эта готовка осточертела! Мозги пухнут, что на ужин состряпать. Все уже надоело. У своего спрошу: «Чего тебе, Миш, хочется?», а тот только плечами пожимает. Вот вы чем, Елена Степановна, мужа кормите?

— Да что сама ем, то и ему даю, — лениво заметила Ромашова. Фокин усмехнулся и скосил на любовницу взгляд. И смех, и грех, блин. Неудивительно, что барышни его покатились со смеху. Но это, конечно, со стороны. А окажись Гордей на месте Ленкиного мужа, было бы ему не до шуток. Ну что хорошего в том, когда жена отзывается о тебе с таким пренебрежением? А это ведь повсеместно так… Может, он потому и не спешил заводить серьезные отношения?

— Я вообще не знаю, откуда у вас силы на готовку после работы. Мой максимум — пельмени, — вставила свои пять копеек Анечка.

— Работа у нас тяжелая. Это да. Завидую удалёнщикам.

— Ага, — усмехнулась Ленка. — Я бы тоже хотела настолько удаленную работу, чтобы в глаза ее больше не видеть.

— А что ж ты тогда тут сидишь? — сощурился Фокин, и все веселье куда только подевалось? Анечка уткнулась в журнал. Ромашова шлепнула губами, но, видно, не нашла что сказать.

Гордей, как ни в чем не бывало, схватил предложенный пирожок (м-м-м, с капустой!), откусил сразу добрую половину и пошел прочь. Нервы позвякивали от злости в такт шагам. Нет, он тоже порой уставал. И его далеко не все устраивало. Но эти все разговоры его бесили. Нельзя было в медицине работать с таким подходом. Особенно когда работать приходилось с детьми.

Как и всегда в моменты душевного раздрая, ноги как будто сами его принесли в интенсивку. Перед тем как войти, он запихнул остатки пирожка в рот и обработал руки. Деловито прошелся между инкубаторов. Кивнул медсестре, которая как раз возилась с отказником, сделал еще шаг и тут, наконец, о девчонке вспомнил! Не скрывая досады, стукнул себя по лбу, крутанулся на пятках и помчал прочь.

Конечно, он уже и не думал ее застать. Поэтому даже не удивился темени в кабинете. Бахнул ладонью по выключателю и пораженно замер…

— Ты все это время тут сидела?

— Вы же сказали…

— Ну да. Ч-ч-черт.

Фокин даже смутился. Пригладил пятерней волосы. Снова на девчонку покосился.

— Ты что, плакала, что ли?

— Н-нет… То есть…

Белка глубоко вздохнула. И шумно с надрывом выдохнула. Та-а-ак. Ну и что у нее случилось? Кажется, когда Гордей ее оставлял, она повеселей была. А теперь, вон, аж трясется.

— Я, наверное, пойду…

— Опять ты за свое? Пойду-пойду. Мы ж еще ничего не решили. Ты прости. Работа закрутила. Проголодалась?

— Нет.

— Ну да, конечно, кто тебя учил врать?

Девчонка стыдливо отвела глаза. А потом, будто собравшись из последних сил, поинтересовалась:

— Гордей Александрович, а это правда… Правда, что я могу сына забрать?

— А я о чем тебе говорю? Конечно, можешь.

— Но я же… Я же бросила его. Оставила. И даже бумажку написала…

— Что за бумажку? — насторожился Фокин. — Отказ?

— Да. Наверное.