– Конечно, Павел Михайлович!
– Если мы готовим вас к должности председателя суда, то там необходимо преодолеть один важный, я бы сказал, принципиально важный барьер. Понимаете, о чем я говорю?
Ирина поняла, но промолчала.
– Вам ведь еще ни разу не приходилось приговаривать к высшей мере наказания?
Она отрицательно покачала головой.
– Я знаю, вы в принципе не одобряете смертной казни, но пока эта мера предусмотрена нашим законодательством, вы должны уметь с ней работать.
– У меня были такие процессы, только там подсудимые оказались невиновны.
– Вот! – Павел Михайлович поднял руку с по-учительски выпрямленным указательным пальцем, – полдела, считай, сделано, отрицательная часть опыта у вас уже есть, теперь надо приобрести положительную. Я понимаю, вам это вдвойне тяжело, потому что вы женщина, а поскольку ждете прибавления, то тяжело втройне, в десять раз. Но тем не менее вам абсолютно необходимо преодолеть этот барьер.
Ирина потупилась. Возразить тут было нечего. Она может сколько угодно считать смертную казнь неприемлемой мерой в цивилизованном обществе, может даже выступать на эту тему во время научно-практических конференций, публиковать статьи в периодической печати, но, пока смертная казнь не отменена, она должна быть готова назначить это наказание.
– Не буду лукавить, Ира, в будущем я хочу видеть в своем кресле именно вас и никого другого, – улыбнулся Павел Михайлович, – но на сегодняшний день вы еще не готовы его занять. Сами понимаете, не назначают завотделением хирурга, не умеющего делать резекцию желудка, верно?
– Конечно, – вздохнула Ирина.
– Мне самому неприятно ставить перед вами такую трудную задачу, зная, что вы носите под сердцем дитя, и сейчас, на вашей нынешней должности, вы можете до пенсии бегать от этой проблемы, страшного в этом ничего не будет. Просто попросите меня не расписывать вам расстрельных дел, и я не стану. Проблема в том, что, когда вы займете мое кресло, ублюдки и маньяки, к большому сожалению, не переведутся, придется их судить если не вам самой, так вашим подчиненным, и в такой ситуации вы обязаны будете поддержать судью, дать ему толковый совет, помочь принять верное решение. Как минимум вы должны понимать, что он думает и чувствует, с какими трудностями сталкивается во время процесса, а это невозможно, если вы сами хоть раз не побываете в его шкуре. Согласны?
Ирина нехотя кивнула, а Павел Михайлович в ответ театрально развел руками:
– Ах, дорогая моя, никуда вы не денетесь от беспощадной диалектики. Врач может всей душой ненавидеть рак и мечтать о его скорейшем искоренении из человеческого обихода, но если пациенту поставлен такой диагноз, то хирург обязан сделать резекцию желудка. Так и у нас… В общем, Ирочка, готовьтесь.
Вот такой сегодня состоялся у нее разговор с руководством. Ирина так задумалась, вспоминая его, что откусила от той половинки булочки, которую хотела оставить на завтрак. Похоже, время до декрета будет трудным, ибо Павел Михайлович в стремлении воспитать себе достойную смену дает ей испытания одно круче другого, как принцесса рыцарю в сказках.
Сейчас в суде затишье, расстрельных дел нет, но Павел Михайлович настоятельно советовал ей не расслабляться, а подойти к судье Дубову Анатолию Ивановичу, имеющему в коллективе самый большой опыт по части смертных приговоров.
Будет очень полезно, сказал председатель, если они вместе с Анатолием Ивановичем проанализируют его последний процесс. После изучения материалов дела Ирине станет ясно, что высшая мера порой является единственно возможным решением, а главное – что если судья тщательно изучил все доказательства, досконально вник в дело, то смертный приговор не ложится грузом на его совесть, а, напротив, дает сознание исполненного долга.
Подавив острый порыв все-таки достать банку компота, Ирина налила себе еще чайку и задумалась о последнем процессе Дубова. Павел Михайлович, пожалуй, прав, дело надо изучить как хрестоматийный образец. Вина крепко доказана, с признанием, которое хоть по новым веяниям и не царица доказательств, но все же играет не последнюю роль в формировании внутреннего убеждения судьи, а смертной казни тут даже мало, с какой стороны ни посмотри. Хоть с точки зрения справедливости, хоть из конъюнктурных соображений, ответ один – к стенке.
Родственникам жертв она никогда не объяснит, что отняла у них последнее утешение из-за своего невероятного гуманизма, а вернее сказать, от неуверенности в себе и от страха перед судебной ошибкой. Разве справедливо, если люди будут терзаться, что чудовище, лишившее жизни их детей по своей адской прихоти, живо и, возможно, выйдет на свободу только потому, что судья захотела оставить свою совесть в кристальной чистоте, испугалась необратимого решения?
И с точки зрения общественной морали все не так гладко.
Новое мышление и гласность еще не н