«Я слышала, как в дальних горах забушевал поток, почувствовала приближение его бешеных вод, но у меня не было воли встать, не было сил бежать, я лежала в полузабытьи, желая одного: умереть. Лишь одна мысль еще трепетала во мне словно жизнь – мысль о Боге, и из нее родилась непроизнесенная молитва. Слова псалма бились в моем лишенном света сознании, будто требуя, чтобы я прошептала их, но и на это не было сил. “Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет”.

Да, она была близка, а так как я не вознесла мольбы к Небесам отвратить ее, не сложила ладони, не преклонила колени, не шевельнула губами – она нахлынула. Тяжелой волной поток обрушился на меня. Вся прожитая жизнь, моя погибшая любовь, мои утраченные надежды, моя получившая смертельный удар вера взметнулись надо мной одним угрюмым кипящим валом. Этот горький час невозможно описать»[note=n14][14][/note].

Очень психологически точное описание!

…Впрочем, не всегда пробуждение происходит так резко. Бывает, что глаза открываются как-то очень постепенно. И допустим, на этот раз агрессор не вытворил ничего принципиально нового, но, например, десятая плохо скрываемая любовница становится для вас последней каплей. Насилие как бы достигает критической массы.

Фазу пробуждения я называю «персональным дном». У каждого оно свое, и большинство, оттолкнувшись от него, находят в себе силы и решимость начать путь к «воздуху». И пусть мало у кого получается вынырнуть с первой попытки, но этот момент «великого перелома» можно считать судьбоносным.

Этап второй

Гнев, действие

Но вот плотина прорывается, и мощная волна возмущения сметает все на своем пути. «Как он посмел!», «До чего я с ним докатилась!» Вас трясет, вы не находите себе места, не можете ни есть, ни спать, ни общаться, ни работать. Часто подскакивает температура, начинает тошнить, трясутся руки, ломит сердце, кружится голова…

Обычно на этой волне вы и принимаете решение: это конец. И вы собираетесь объявить это абьюзеру, или же, что реже, уйти без всяких объяснений и никогда больше не сказать ему ни слова. Вам рисуются картины триумфа, многих раздирают мстительные мысли, перемежаемые приступами слез и отчаяния.

Это этап «мильона терзаний», большой внутренней борьбы между гневом на обидчика и страхом расставания с большой иллюзией, с шаткой, но опорой. Приступы ненависти к мучителю сменяются мыслями, что не так уж он плох, что он это делал не специально, а по каким-то очень уважительным причинам, что такие отношения невозможно потерять… и так по кругу. Внутренние диалоги сумбурны, нескончаемы…

Не всегда на этом этапе вы испытываете гнев на мучителя. Наша ярость может быть «заперта» рационализациями. Но состояние можно охарактеризовать как решимость, готовность действовать. Вот как это переживала Джейн Эйр:

«Прошли часы, я подняла голову, посмотрела вокруг и увидела, что западное солнце пишет золотом на стене знаки заката. И я спросила:

– Что мне делать?

Однако ответ моего сознания: “Покинь Торнфилд немедля” последовал так незамедлительно, был таким страшным, что я затворила слух и сказала, что пока такие слова для меня невыносимы. “Что я уже не невеста Эдварда Рочестера – это наименьшая часть моего горя, – заявила я. – Что я очнулась от дивных грез и убедилась в их лживости и тщете – ужасно, но этот ужас я могу стерпеть и возобладать над собой. Однако то, что я должна расстаться с ним незамедлительно, бесповоротно, навсегда, – нет, это нестерпимо! Я не могу!”

Тут какой-то внутренний голос возразил, что нет – могу, предсказал, что я это сделаю. Я боролась с собственным решением, хотела быть слабой, чтобы избежать начертанного для меня страшного пути новых страданий. И Совесть превратилась в тирана, взяла Страсть за горло, насмешливо сказала ей, что пока она лишь окунула пальчик изящной ножки в грязь, и поклялась неумолимой рукой погрузить ее в бездонную пучину мук.

“Так пусть меня вырвут отсюда! – вскричала я. – Пусть кто-то поможет мне!”

“Нет, ты сама вырвешь себя отсюда, никто тебе не поможет. Ты сама выколешь свой правый глаз, сама отсечешь себе правую руку: твое сердце будет жертвой, а ты – жрецом, готовым заколоть ее!”»

Без гнева на человека, разрушившего ее жизнь, переживает свое горе и Наташа Ростова[note=n15][15][/note]. Она вообще, по-моему, не понимает, что Анатоль едва ее не погубил. О чем же она горюет до такой степени, что полгода не ест, не спит и пребывает в апатии?

«Слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива», – пишет Лев Толстой.

Видимо, свой гнев Наташа обращает на себя, чувствуя презрение к себе, стыд перед собой и близкими. А вот Кити Щербацкая пышет ненавистью к Вронскому и Анне Карениной. Может быть, Толстой «не дает» этого гнева Наташе, поскольку считает, что винить ей стоит только