Еще юшку ели. Это то же пшено, только отваренное жидко и сдобренное льняным черным маслом. Когда хлеб черствел, делали на ужин мурцовку. В большую артельную общую миску крошили хлеб, лук, сильно солили, заливали водой и ели деревянными ложками.

— А уха? — спрашивали дядю Гиляя, если рассказывал молодым о бурлаках. Отвечал кратко:

— Ни рыбу ловить, ни уху варить бурлакам некогда.

Лямочную жизнь Володе Гиляровскому помогали переносить веселый нрав и сила. Последняя на Волге ценилась и уважалась больше всего, она была в ту пору и рекомендацией, и порукой в завтрашнем дне, единственной надеждой и опорой во всех злоключениях.

Чуть пообвыкнув на «переменах», когда бурлаки отдыхали, Володя потешал их и себя: то колесом на руках пробежит по берегу, то двумя пальцами полтинник серебряный гнуть пирожком станет, если у кого найдется, что особенно нравилось бурлакам.

— Ну и силушка! — дивились они.

А то разведут костер, ярко хлещут огненные языки. Володя разбежится, будто готовясь перепрыгнуть, да у самого костра вдруг остановится и медленно пройдет сквозь пламя.

— Бешеный, как есть бешеный, — говорили бурлаки. Так и прозвали — Алеша Бешеный.

По вечерам, на привалах, особенно если из-за ветра раньше сбрасывали лямку, бурлаки иногда пели. Случалось, песня бурлацкая звучала и днем — в те редкие часы, когда помогал попутный ветер.

Иван-болван С колокольни упал, А дядя Фрол Трое лаптей сплел, Лапоточек потерял, Искал да искал, Да копеечку нашел, Колокольчик купил, Звонил да звонил, Колокольчик купил, Себе голову сломил.[Записана В. А. Гиляровским в Рыбинске в 1871 году]

Все бурлацкие песни, какие довелось слышать дяде Гиляю, — он отмечал это не раз в своих рассказах дома — выдерживались в ритме размеренного шага лямочника, даже веселые, они звучали с оттенком печали, В разудалый мотив врывалась грусть, нет-нет да и скользнет она то поворотом мелодии, то словом горьким, то концом неожиданно печальным и скорбным.

Однажды попали в бурю. Погода держалась хорошая, а почти перед самым Ярославлем начало хмуриться, ветер заметно усилился, нагоняя тучи. Небо зловеще темнело. Волгу нельзя было узнать: словно взбесилась вода, и летали по ней свирепые беляки.

Невероятных трудов стоило подвести расшиву поближе к берегу и бросить якорь. Добираться до нее нечего было и думать. Так и сидели на песке под дождем, пока не кончилась буря.

Незадолго до рассвета небо стало очищаться. Остатки туч быстро проносились, открывая глазам мигающие огни далеких звезд. Первые лучи солнца рассеивали стоящий над успокоенной Волгой прозрачный туман, выпрямлялась прибитая к земле дождем трава.

Развели костер. С расшивы пришла лодка с едой и ведром сивухи для согрева. Выяснилось, что придется повременить: расшиву сильно потрепало, а она и тан еле держалась.

Перед самой бурей расшива попала в порыв встречного течения — суводь. Вытащить ее было трудно. Расшиву крутило, а бечеву, к которой прикреплялась лямка, так дергало назад, что кое-кто, даже из бывалых бурлаков, упал. Алеша Бешеный шел в лямке подсадой и когда дернуло бечеву, устоял. Шишак бросил тогда на него быстрый взгляд, не проронил ни слова, но было ясно: понравилось, что новенький удержался. Поняв это, решился Володя с ним заговорить. Интересно было все: давно ли бурлачить начал, откуда родом, как попал в бурлаки, — да только особо спрашивать нельзя, слушать слушай, а вопросов не задавай.