Он не просит – приказывает. И его приказу невозможно противиться. Вождю племени не перечат. И снова боль – ослепляющая, невыносимая. Закушенная губа кровит, тело сводят судороги. На мысли и вопросы не остается сил, и я полностью отдаюсь во власть Эрика. Его широкая ладонь лежит на моем животе, а кен проникает к изодранной охотником жиле. Она пульсирует, выталкивая чужеродную энергию, но Эрик каким-то магическим образом останавливает утечку, сращивает невидимые ткани. Вокруг разливается отчетливый запах карамели. Я никогда не слышала о таком умении лечить – до этого еще никому не удавалось срастить порванную жилу. Но Эрик смотрит требовательно, уверенно и шепчет уже теплее:

– Живи.

Живу. Что мне еще остается? С шумом втягиваю в себя пропитанный карамелью воздух, рвано выдыхаю. Цепляюсь – за память, за собственную почти угасшую злость, за обиды, за образ Влада, который годами лелеяла в душе. За те три слова, что так и не сказала…

И даю себе обещание обязательно сказать их однажды. Когда снова смогу говорить.

Мир смыкается надо мной, укрывает темно-синей пеленой блаженства. Боли нет. Страха нет. Лишь усталость и понимание: жива.

– Умничка, – хвалит Эрик ласково, и горячая слезинка катится по щеке и падает на пол.

Глава 1. Прелюдия

Отца я всегда любила больше, чем маму.

Нет, ее я любила тоже и восхищалась женственностью, красотой, даром, которым наделили ее боги. Ведь что может быть лучше, чем умение лечить? Мама спасала жизни тем, кто, казалось, уже не сможет выжить. Вливала кен им в вены, и они выздоравливали. В ней спала кровь Первых, и сильнее целительницы не видел мир.

Она была сильной и красивой, ласковой, кроткой. И чудесной, но…

В глазах отца всегда горел огонь. Этот огонь, казалось, зажигал меня изнутри. С ним рядом все было ярче, гуще, насыщеннее, и мир расцветал. Хотелось смеяться, действовать, жить. Оттого каждый вечер, когда папа отрывался от дел, чтобы почитать нам на ночь, был для меня праздником.

Я любила такие вечера.

Мы с Эриком задергивали шторы. Зажигали свечи, и пламя извивалось в стеклянных подсвечниках, будто стараясь вырваться за их стенки. Знаю, можно было включить лампы – на стенах висели массивные кованые бра. Из них лился мягкий теплый свет, разливая желтые лужи по полу, очерчивая полукругами стены. Однако свечи я любила больше. Я вообще любила все, что имело налет древности, и папа шутил, что во мне говорит древняя кровь.

Мы ложились в постели, и я натягивала одеяло под самый подбородок. Папа садился в изножье кровати. Открывал тексты древних летописей – не тех, старых, к ветхим страницам которых было страшно прикоснуться, а современных, отцифрованных, переведенных в единицы и нули, загнанных в тесные рамки офисных программ, а затем распечатанных на принтере.

Отец окидывал нас лукавым взглядом и начинал читать. Мы погружались в истории, где действительность тесно переплеталась с мифами, где существующие на самом деле люди, прославившие свой род и удостоенные быть увековеченными в памяти потомков, соседствовали с выдуманными персонажами сказок и легенд.

Самую важную легенду отец рассказывал нам чаще всего, так как в ней говорилось об истоках полученной нами силы, о происхождении каждого хищного на земле.

Один из таких вечеров я помнила особенно четко. Была зима, где-то конец января, и метель разгулялась не на шутку. Небо плевалось мокрой снежной крошкой, она билась в окна и слезами сползала по стеклу. Едва слышно гудел ветер в трубах, отчего казалось, что старый дом стонет от подступившей к нему зимы. Я лежала в кровати и смотрела в темный провал окна, жмурясь от ощущения тепла и уюта.

Отец сидел на моей кровати, а Эрик улегся на полу у его ног, примостив под затылок подушку. Когда он, наконец, перестал вертеться, папа таинственно улыбнулся и начал свой рассказ.

– Это случилось несколько тысяч лет назад в Скандинавии, в одном из племен германцев. Оно было небольшим – это племя. Во всяком случае, так писали в летописях. Был в племени сильный и ловкий воин, и звали его Херсир.

– Сильнейший из всех? – перебил Эрик, и мне захотелось его стукнуть – казалось, он разрушает волшебство момента своими глупыми вопросами. Неужели и так не понятно, что сильнейший? Разве иной мог бы создать наш вид?

– Теперь уж и не узнать, – терпеливо отвечал отец. – Но думаю, он был лучшим, ведь вождь сделал его правой рукой. А у каждого выдающегося воина имеются завистники. И дама сердца.

Отец говорил, и голос его – тихий, мягкий – убаюкивал. Мне представлялись густые скандинавские леса. Озера с кристально-чистой водой. Мягкий ковер мха, устлавший землю. Гладкий мех шкур убитых животных. Запах костра и жареного мяса. Хижины… Почему-то казалось, племена в то время жили именно в хижинах.