Костожогов был уверен, что его рука способна править таким сильным народом. Потому весьма решительно принялся действовать в осуществлении своих планов, своей мечты с первым же мартовским хмурым рассветом.

«Жизнь — в зерне!» — сказал он.

Рожденное первой послевоенной весной 1946 года, это выражение Костожогова навсегда стало его девизом. Хоть пиши на красной материи и вывешивай над дверьми конторы, клуба, на воротах зерносклада и механической мастерской… А уж газетчики подхватили это изречение и раструбили на всю округу.

Вообще-то в такой истине для крестьянского слуха нет чего-либо неожиданного. Немало ведь напридумывано пословиц и поговорок во славу хлеба насущного. Мол, без хлеба нет и обеда. Только председатель «Ленинского пути» все же как-то по-своему возвеличил обыкновенное ржаное зернышко. Он как бы подкинул его на широкой ладони, — гляньте, вдумайтесь, что оно, крохотное, в себе таит? Положи на зуб — щелк! — и не стало его. Жизнь убил и сам не насытился. А ну-ка брось зерно в мягкую влажную теплую борозду! Из одного-единственного зародыша взойдет и вызреет сто зерен! Это, выходит, лозунг не вообще о хлебе, а о семени хлебном. О начале начал всего человеческого благосостояния. И лозунг такой был очень и очень ко времени, специально для неуклонного руководства в новой, в колхозной жизни.

— Кто хочет есть хлеба досыта, — отчеканивал Корней Мартынович с крыльца правления, обращаясь к поределой от войны толпе колхозников, — у того чтобы к шести утра было смазано и запряжено. С этого будем начинать. Кто опоздает к звонку — может возвращаться домой на печку. Уговаривать никого не станем, не глядя, что работников в Горелом не густо.

Но любителей поболтать языками еще нашлось немного:

— А кого, интересно, приказываешь запрягать? — выкрикивали. — Блоху сигучую аль вшу ползучую?

Не повышая голоса, председатель отвечал:

— Преданный человек запряжет свою корову. Нет коровы — сам хватай салазки. Лямку на плечо, вот тебе и запряжка. Басни про блох детишкам на сон расскажете. К делу! Без удобрения наши пески какой урожай поднимают? Сам-два, — подсказывают. Правильно, пять-шесть центнеров. А если запахать тридцать тонн навоза на гектар, то возьмешь все двадцать центнеров. Так или не так?

— Пущай так…

— Исходим из нашей реальности. Фантазировать нам ни к чему. Плюс, минус туда-сюда — картины не меняет. Стало быть, от каждой тонны навоза прибавление урожая будет полцентнера. А от одного центнера навоза — прибавка пять кило. Так мы с вами подошли к самой наглядной задаче. Доставил ты со двора в поле и раскидал под плуг центнер навоза, тем самым создал пять килограммов зерна… Выносим постановление: четыре кило пойдут в общественный закром, а один килограмм — получай сам, он твой, честно заработанный. За каких-нибудь пять-шесть весенних дней, допустим, ты вывез десять тонн, — значит, заработал шесть пудов хлеба на зиму. Каково? За одну неделю! Есть расчет?

— Почем знать, сколь его вывезешь?

— Взвешивать будем. Ни грамма не пойдет безучетно. Бригадиры станут к весам. Члены правления будут контролировать.

— Гляди-ка? — не верилось людям.

— Красно сказываешь, да как рассчитываться будешь? — допытывались уже более заинтересованные.

— Мало ли: засуха, еще какая напасть… И по навозу не родит, тогда что?

— Недород возможен. Его мы как-нибудь всем колхозом переживем. Засуха, градобой, потоп… Не может того быть, чтобы совсем ничего не намолотим. Будем учиться настоящей борьбе за урожай в любых условиях погоды. Обещанную оплату гарантируем постановлением правления. Речь ведем об оплате труда только по удобрению полей. Для того чтобы мы с вами навек полюбили это священное дело — сбор навоза и внесение его в пашню, — мы ни на вершок не отступим от объявленного условия. О всех других работах речи пока не ведем.

Эта самая «навозная проповедь», речь Костожогова на утренней разнарядке в первый день его председательства стала поистине программой всего будущего развития артели.

Все поняли и все тверже убеждались: у хозяина слово не расходится с делом. Поначалу он, закоперщик добрых деяний, не казался чересчур крутым в обращении с народом и презирал всякие председательские привилегии.

У смещенного председателя Панюшкина был штатный кучер и закрепленный конь. Корней Мартынович отослал кучера на общие работы в полеводство, а выездного мерина разжаловал в простые гужевики. Сам вертелся как заведенный, от конторы к кузне, от склада к ферме, от поля к лугу, от леса к речке, на чем придется, где на попутной подводе или полуторке, где на серьге трактора, да и своих ног не жалел.