Забавным фактом была фрагментарность памяти. Пробудившаяся сторона помнила лишь часть себя: большую часть второго десятилетия своей жизни, некоторые моменты из детского периода, опять же незначительные моменты с периода 'за двадцать'. И эти воспоминания как бы обрывались на конкретном периоде, причем обрывались так, словно существовало еще немалая доля, но она не 'оказалась в частном доступе'. Доказательством этому служили несколько коротких отрывочных воспоминаний периода жизни 'за тридцать', 'за сорок' и так далее, в которых я вроде бы узнавал себя, но этого попросту не помнил. Частичная амнезия о событиях прошлой жизни, после пробуждения воспоминаний об оной. Звучит как сцена из какого-то голливудского фильма. Фрагментарной была и память о моей жизни до 'пробуждения'. Исчезли некоторые обрывки памяти, я забыл немало уроков дяди, имена некоторых соседей, утратил часть своего 'языка'. То есть, в моем знании местного говора обнаружились серьезные пробелы, что было мной обнаружено буквально сразу же, как только я начал думать про себя и подловил себя на том, что безобразнейшим образом смешиваю два совершенно разных языка в своей речи. Попытки говорить исключительно на одном из отдельно взятых языков плодов не принесли. Русский язык упорно игнорировал роль соло, предпочитая дуэт. В итоге, сейчас я мыслил, излагал свои мысли на страшном гибридном языке, чем-то среднем между русским и кажется японским. Если не ошибаюсь. Жаль, курс языкознания, оставшийся в памяти, был поверхностным и не предполагал конкретных знаний о каждом языке.
Самым странным следствием этой аномалии с личностью стало то, что я не помнил своего имени. Ни того, ни другого. Я не мог назвать свое имя, которое было записано в моем паспорте, и не мог также назвать имя, которое всегда было на слуху моих соседей уже здесь, в этой реальности. Как же меня это потрясло, когда я впервые понял это. Гораздо больше, чем все остальное. Меня словно лишили чего-то очень важного, являвшегося такой же частью моего тела, моей сущности, как и скажем, сердце, голова, руки, ноги. И как бы ни старался вспомнить хотя бы одно из них, у меня ничего не получалось. Словно их попросту вырвали, навечно оторвав из памяти, из души.
На то, чтобы вырваться из болота я потратил немало времени. Понятное дело, что движение по топи - то еще удовольствие, а делать это человеку с очень слабым телом, с постоянно болящей раной на спине и тяжелыми спазмами желудка из-за постоянного потребления сырого мяса всевозможных мелких существ вроде лягушек (была съедена лишь одна, ставшая причиной целого дня, проведенного на земле с рвотными позывами), змей (кроме первой змеи, которую я съел после своего пробуждения, была еще одна, ополовиненная в неравной схватке с чем-то более крупным), слизняков, зеленых побегов, кореньев и всего прочего, ну и не считая болотной воды, выпитой за все это время в огромных количествах - скромно говоря, было катастрофически трудно.
Но я не сдавался. Ну как не сдавался. Бывало, что обессилено в сердцах бросал эти попытки выбраться из этого, казалось бы, бесконечного болота, особенно если едва не тонул до этого, потом лежал, тупо глядя на кроны деревьев, отфыркиваясь от насекомых, лезших в нос и глаза. А потом, снова, раз за разом, поднимался, хватал очередную гадость, совал себе в рот, жевал, давился и двигался вперед. Снова полз, снова тонул, снова выкарабкивался (опять же, казалось бы, невероятным везением), снова все бросал и выбрасывал белый флаг, чтобы снова его потом спрятать и бросить уже подальше от этого места.
В тот час, когда я понял, что могу идти, больше не опасаясь того, что могу резко уйти под грязную воду, населенную огромными массами всевозможных мелких тварей, что не нужно так часто хлебать ее со всей этой живностью, а заодно, можно вздохнуть полной грудью (то что и тут была мошкара не сильно беспокоило, по сравнению с той дырой здесь воздух был практически прозрачен), меня охватила самая настоящая радость. А то, что есть было по-прежнему нечего, что я оставался ранен, с опухолью в руке, гудящей головой и разбитым телом, так это было не столь катастрофично на фоне хоть какого-то комфорта.
Первая же река, которую я встретил спустя какие-то сутки после выхода из того ада, стала для меня каким-то магнитом, которой я потянулся изо всех сил. Подойдя к берегу, упал на колени и долго тупо сидел и смотрел на свое отражение в поверхности воды. Жажда, которая меня часто мучила и которую было бы сейчас самое время утолить, резко отступила. И вся та боль, все страдания, перенесенные мной физически, ощущались как-то вяло. Вперед вырвалось реакция моего сознания на свой внешний облик.