— Вот твой командир. Лучший летчик нашего полка. Его штурман Нышонков повышен в должности, ты назначаешься на его место в экипаже Луценко. Старайся и самолет освоить как следует — ты ведь раньше на ДБ-3 не летал, и свое штурманское дело совершенствуй, чтобы и командира, и экипаж свой не подвести — он по всем боевым показателям всегда был одним из лучших в полку. Вот, чтоб и впредь был лучшим. А ты, Иван, — Дзгоев со всеми разговаривал на «ты», что, впрочем, никого не обижало и считалось нормальным. — А ты, Иван, сам знаешь, каким должен быть командир лучшего экипажа. Так что, думаю и надеюсь, экипаж твой был и будет передовым. Радист Тихонов у вас опытный, значит, все от вас двоих и зависит.　

Так я стал штурманом Ивана, вернее, как это значилось в штатном расписании, — «старшим штурманом» экипажа, командиром которого был «старший летчик» Иван Луценко.

Иван Луценко

Дзгоевская характеристика Ивана как лучшего летчика в полку не была пустыми словами. Характер у него сложный. Резкость, вспыльчивость и некоторая не всегда оправданная излишняя самоуверенность в суждениях и поступках как-то уживались в нем с почти детской наивностью, способностью удивляться тому, что у других не вызывало никакого удивления. Он мог крупно — до ругани — повздорить со своим товарищем по такому, например, поводу, как — чей самолет лучше. Конечно, его, Ивана, «пятерка»! И это притом, что все самолеты полка были одинаково изношены, по нескольку раз отработавшие всевозможные ресурсы, в свое время списанные, и только неизвестно какими усилиями наших механиков-чудодеев приведенные в божеский вид и даже в состояние, позволяющее выполнять на них полеты.　

И в то же время он мог с восхищением и удивлением следить за стаями пролетающих вдоль Амура с севера на юг или с юга на север диких гусей: «Смотрите-ка, какие они красивые, сообразительные — как они в строю крепко держатся, как строго дистанции и интервалы соблюдают!» И это притом, что в осенние и весенние дни перелеты в тех краях стай диких гусей и уток — дело обычное, ни у кого не вызывающее каких-либо эмоций, кроме, может быть, чисто потребительских: а неплохо парочку таких птичек на обед поджарить…　

Он обладал многими талантами. Очень красиво писал. Хорошо пел — как-никак украинец! Он даже на кличку «хохол» охотно отзывался. Однако, как помнится, знал только одну украинскую песню — «Дывлюсь я на нэбо…» По слуху играл — и неплохо — на гармошке. Увлекался футболом — был результативным форвардом. Не мог же он, Иван Луценко, играть в защите, его дело мячи в ворота противника забивать! И — свистел. Оглушительно, как соловей-разбойник свистел. Свистел, заложив в рот любое число пальцев — от одного до шести. Он бы и с большим числом пальцев, очевидно, мог бы свистеть, но уже больше в рот не влезало.　

Но все это на земле.　

В полете Иван был Мастером. Мастером с большой буквы.　

Еще в первые дни нашей совместной службы один из механиков в случайном разговоре, касающемся выполнения полетов, доверительно высказал такое свое мнение:　

— Вот в звене у Марченко два летчика — Леша Копылов и Луценко. Оба — хорошие летчики. Но Леша Копылов — чистый бомбардировщик, а Иван Луценко — прирожденный истребитель. Ему бы не бомбардировщик по маршрутам водить, а на истребителе «мертвые петли» да «бочки» крутить.　

Мне представляется, что да, Иван был бы прекрасным истребителем, но и летчиком-бомбардировщиком, командиром экипажа он был отменным.　

В полете он полностью преображался. Штурвал самолета уверенно держал серьезнейший, ответственнейший человек, который ни на йоту не отступал от жестких авиационных законов, точно выдерживал все параметры полета: курс — градус в градус, высоту — метр в метр, скорость — километр в километр, разворот — точно на заданный угол, время полета — секунда в секунду, режим работы двигателей — в полном соответствии с инструкцией, место в строю — до сантиметров от установленных дистанций и интервалов, посадка — точно у «Т».