— Видите ли, я иностранец и хотел бы познакомиться с Парижем.

И сразу подумал: «Опять оправдываюсь!»

Это блуждание по Парижу — вдоль и поперек, из одного конца в другой — в надежде обогнать мысли, оставить их позади немного успокоило Бигуа.

Проколесив по городу час, он позвонил домой и сказал, что к ужину не приедет, сославшись на важные дела. Важные дела! Брюки теперь в порядке, можно отправиться куда угодно, хоть в Елисейский дворец! Однако домой я не вернусь! Если тридцать раз кряду проверяешь, пристойно ли выглядит застежка брюк, но волнение не унимается, наверняка оно не уймется никогда и нигде, даже в ванной комнате, запертой на крепкую задвижку!

В конце концов полковник решил поужинать вместе с отцом Марсель и скоротать с ним вечер.

Консьержка сказала, что Эрбен недавно вышел и, судя по всему, сейчас в ресторане на пересечении улиц Лепик и Абесс.

«Хорошо бы он еще не успел приступить к ужину и мы могли отправиться в более достойное заведение!»

Эрбен хлебал суп, сидя за столиком в углу. Полковник узнал его со спины.

«Неужели я опоздал? Если человек уже съел суп, значит, он вряд ли пойдет в другое место. Может быть, лучше пригласить его в ресторан завтра? Но разве я дождусь завтра? Мои мысли неспособны ждать! Они вот-вот съедят меня живьем! Раз уж я сегодня — или вообще никогда в жизни — не осмелюсь появиться на глаза Марсель, позвольте хотя бы отужинать с ее отцом, которому невдомек, какая со мной приключилась оказия. Ну и слово меня угораздило подобрать — оказия! Это нелепо, малодушно! Но как еще назвать случившееся? Я подхватил первое подвернувшееся слово».

В ресторане он встретил Розу, и та спросила, приедет ли он к ужину.

— Нет, не ждите меня. Мне необходимо поговорить вон с тем месье, — ответил Бигуа как можно тише, стремительно подошел к типографу и постучал его по плечу, однако так легко и невесомо, что тот ничего не почувствовал.

Пять секунд полковник стоял у Эрбена за спиной, едва касаясь пальцем его плеча. И размышлял, как все-таки лучше поступить. Заметив, что Роза наблюдает за ним, Бигуа наконец произнес отчетливо и внятно:

— Здравствуйте, дружище.

От неожиданности Эрбен вскочил со стула.

— О, не тревожьтесь, — сказал полковник, усаживая его обратно. — Я просто хотел предложить вам поужинать вместе. Но, похоже, опоздал: вы уже поели супа.

— Да-да, поел супа, вы правы, поел, — растерянно ответил отец Марсель, и в его голосе сквозило глубокое сомнение, словно он был совсем не уверен, что действительно поел супа. Казалось, даже суп — или его остатки в тарелке — колебался в вопросе собственного бытия и не понимал, чем является — закуской, или все-таки первым блюдом, или десертом. Или же вообще супом с трапезы покойников.

— Я только приступил к ужину и всецело в вашем распоряжении. Здесь я завсегдатай, так что хозяева не будут в обиде, если мы перейдем в другое место.

— Ну а вы не будете в обиде?

— Да что вы, господин полковник! Ни в коей мере. Что такое, в конце концов, шесть ложек похлебки, которые я проглотил? Разве этим насытишься? — засмеялся Эрбен. — Вдобавок у меня никаких обязательств перед остальными блюдами ужина. Я свободный человек, причем благодаря вам, — смущенно добавил он.

Вскоре они уже сидели в солидном ресторане.

Подали ужин, и типограф сказал, явно стараясь сделать полковнику приятное:

— Вы даже не представляете, какое это счастье и облегчение — знать, что моя дочь воспитывается у вас, в благородном доме, где ей не грозит никакая опасность. Ведь кроме Марсель у меня на целом свете никого нет.

— Видите ли, безопасных мест не существует, и случается, разоряют даже подземные захоронения.

 Сейчас Бигуа не хотел быть мягким и не стремился проявить сочувствие к этому человеку, который только начал свой бесподобный ужин. Он сурово смотрел на Эрбена. Полковник был несчастен и подавлен горем, а значит, всем вокруг тоже следовало страдать.

«Вот передо мной сидит отец Марсель, — думал он. — Я люблю ее сильнее всех в мире и теряю ее, с каждым днем она становится все дальше и недостижимее. Я вечно теряю все и обречен на страшное одиночество, я буду одиноким всегда, даже если украду всех до единого детей на земле.

Передо мной человек, которому я помог излечиться от алкоголизма, я угощаю его несравненными, тончайшими винами, а скоро принесут и ликеры. Этот Эрбен таков, каков есть, и ничего тут не попишешь! Жесткий воротничок, который врезается в шею, коричневый галстук, типограф до мозга костей, борозды морщин на лбу — они прорыты глубоко и силятся рассказать о чем-то, но рассказчики из них посредственные».