На фотографию Антуана смотреть и вовсе невозможно, совесть начинает грызть Элен за то, что в последний раз она водила сына к фотографу в незапамятные времена. На снимке мальчику четыре года и он совсем непохож на нынешнего Антуана, к которому она стремится всем сердцем, потому что он — живой, он где-то здесь, в Париже, и ей нужен ее сын — такой, какой он есть, нужны его лицо, руки, его худые мальчишеские коленки, торчащие из шерстяных гольфов. Но сейчас фотографии ни к чему, от них веет смертью! Лучше поставить снимок Антуана обратно на полку. Элен идет к шкафу, открывает его и в ужасе захлопывает дверцу. Сколько же всего мальчику было запрещено! Эти запреты каскадом обрушиваются на нее. Все эти «нельзя», «строго возбраняется», «настоятельная просьба», «никогда и ни в коем случае не...»!

В чьи руки попал Антуан? Кто тот незнакомец, написавший письмо, которое ей доставила пневматическая почта? В этот миг он, должно быть, сидит рядом с Антуаном и вместе с ним завтракает. Завтракает? Но кормят ли мальчика вообще?

Внутри Элен крепнет убеждение, что ей нужно перестать есть — если она станет есть, Антуана начнут морить голодом, ведь раз ей достается пища, значит, этой пищи лишается ее сын. И чтобы он спал, ей необходимо бодрствовать, не смыкать глаз, ни за что не смыкать глаз!

V

«В комнатах этого дома, — размышлял Бигуа, — в детских кроватках спит будущее. — Накануне, вечером того дня, когда он похитил Антуана, полковник лег рано. — Во сне дети растут. Знаете ли вы, что это значит? Это значит, что растут лондонские дети, и дети из кварталов возле парка Монсо, и с улицы Муфтар. Во сне растут их кости, которые пока еще не дотягивают до размеров, нужных для взрослой жизни! Делятся и множатся клетки! Если я обниму спящего ребенка, он все равно будет продолжать расти — прямо у меня на руках! До чего же удивительное явление — рост! Оно завораживает. Всех вас я привел с улицы, и вы мои дети. Представим себе на миг, что вы забыли о существовании полковника Филемона Бигуа, а ведь в уличной толпе, помимо безразличных прохожих, есть люди особые, которые могут круто изменить вашу жизнь! Вот вы шагаете в таком-то направлении, славно, вы вольны идти куда вздумается, до тех пор пока... Прекрасно, а теперь, друзья мои, сворачивайте сюда! Прямиком к скверу Лаборд, да-да, и закройте поплотнее дверь лифта! Учтите, это не партия в домино, вовсе нет. В вашу жизнь ворвалась сила сродни Божьему промыслу!»

Полковник встал в пять часов утра и, накинув пончо поверх пижамы, вскипятил на спиртовке воды. Выпил несколько чашек мате и подошел к ширме из конской кожи. За ширмой были его швейная машинка и гитара.

Поставив машинку посреди комнаты, Филемон Бигуа принялся шить. Кусок синей ткани превращался в костюм для Антуана.

Он шил одежду для всех своих детей. В глубине души полковнику было досадно, что Антуан явился в совсем новом костюмчике — это затушевывало важность дела, в которое он вкладывал столько любви.

Полковнику не было равных в шитье — на машинке или на руках, и он радовался от всего сердца, если ему вдруг случалось уколоть палец до крови — это доказывало его преданность делу, которое совершалось на благо ребятишек. А с каким удовольствием Бигуа водил на прогулку, укладывал спать и кормил этих детей, которых высмотрел в гудящей уличной толпе!

Намеренный отказ некоторых французских семей заводить детей вызывал у полковника недоумение. Париж без детей теряет целомудрие и пятнает себя, размышлял он, продолжая шить. Среди прохожих встречается несметное число людей той разновидности, которая нынче не редкость, — никто даже не удивился бы, увидев их, пятидесятилетних, на авеню дю Буа в детских колясках: озлобленный колючий взгляд, низменные представления о жизни, застывшие морщинами на лицах. Люди спокойно прошли бы мимо, сочтя это явлением обычным. Однако стоит им увидеть на улице ребенка — и вот уже вокруг него гудит толпа, желая удостовериться, что этот человечек — настоящий, живой!

Уму непостижимо, отчего у такого человека, как он, нет детей. Это казалось полковнику кощунством.

— Мы ведь еще в расцвете сил!

— Будем стараться, друг мой, — кротко отвечала Деспозория.

Она стыдилась своей бесплодности и сносила это унижение безропотно, покорно и со смирением.

Бигуа и в голову не приходило, что его жена может испытывать влечение к другому мужчине.

— Когда она говорит, что такой-то человек красив или что у него бесподобные глаза, в ней не чувствуется никакого трепета. Просто она, видя глаза этого господина, понимает, что они и в самом деле бесподобны!

Долгое время полковник робел перед женщинами и не решался попросить руки ни одной из них. Он даже вообразить не мог, что он, такой несмелый, явится однажды к матери семейства и без малейшего смущения скажет: