Нина Сердитых писала на доске о кооперации, которая бывает трех родов, но никто и не притронулся к бумаге. Напротив, шум еще больше возрос. На задних партах громко переругивались, дрались, спрятавшись за тех, кто сидел впереди. А передние хоть и хранили молчание, но глазами и ушами нацеливались не на учителя, а на сидящих позади.

Евстафий Евтихиевич уныло поднялся с места и прошелся меж рядов парт. Это был у него испытанный педагогический прием — так водворять тишину. Но сегодня и этот прием не подействовал. Лишь только он приближался к разговаривающим, они тут же смолкали. А когда отходил от них, то за спиной вновь возобновлялись шепоты и смех, да еще сильнее. Мысль о новом учителе и предстоящих переменах не покидала его и мучила. Он чувствовал, что сегодня не в силах удержать класс в рамках самого элементарного порядка. Измученный, он прислонился к стене и опустил беспомощные руки. Красные пятна рдели на его изможденном лице. Пальцы рук предательски вздрагивали.

— Перестаньте шуметь, — сказал он умоляюще. — Как вам не стыдно. Давайте заниматься… Ведь услышит директор — мне нахлобучка.

— Поставим этот вопрос на голосование, шатия-братия, — ответили с задней парты. — Решим демократически. Демократия — мать порядка.

— Это про анархию сказано, дурак.

Все громко засмеялись.

А учитель думал: «Отхватят обществоведение у меня, и останется пятнадцать уроков. Полсотня рублей, положим, хватит мне и больной тетке. Но как повернется дело дальше? Еще пригласят новичка, отберут и словесность. «Устарела метода, скажут, не знаешь новых поэтов — Жарова, Казина, Орешина. Иди на все четыре стороны, старик…»

Некоторых учеников томил этот беспорядок в классе. Нина предложила несмело:

— Расскажите-ка лучше, Евстафий Евтихиевич, как строили пирамиду Хеопса, а то от шуму голова разболелась.

Учитель встрепенулся, подошел к передним партам и, сложив руки на груди, сказал:

— Тогда слушайте. Я расскажу вам, как строили пирамиду Хеопса.

Но на этот раз никто не хотел знать, как ее строили. Все это давным-давно знали: и сколько лет ее воздвигали, и сколько рабов замучили, и сколько рабы съели хлеба и лука.

Учитель все-таки продолжал:

— Ее строили очень долго. Царь египетский Хеопс поверг Египет во всевозможные бедствия невыносимыми поборами и велел всему населению строить и строить. Всех запрягли в работу. Одни таскали камни из каменоломен, другие перевозили через реку, третьи тащили их к месту вручную. Народ мучился десять лет только над одним проведением дороги, по которой тащили эти камни. А само сооружение пирамиды длилось целых двадцать лет.

Учитель показывал картины пирамид, сфинксов, храмов, гробниц, изделия из фаянса, покрытого цветной глазурью: кубки, статуэтки, бусы, подвески, амулеты, скарабеи, некторали, объяснял красоту форм, отменный вкус и поразительное чувство меры египетских зодчих.

Того огня, с которым говорил он об этом раньше, на этот раз не было. Он сам понимал, что выражение его лица не согласуется с деланным удивлением перед чудесами Египта. Наверное, взгляд его был растерян и молящ. Он догадывался об этом по жалостливому выражению глаз отзывчивой Нины Сердитых. Ему стало жалко самого себя. Обида на лентяев, сидящих на задних партах, овладела его сердцем. Голос его обрывался, пропадал. Он не представлял себе, как кончит рассказ про пирамиду Хеопса. И вот в такой момент он увидел Женьку Светлова, непринужденно плюющего в проход между партами. Женька сидел к учителю боком и рассказывал про очередную свою стычку с заовражными ребятами.

Задыхаясь от гнева, от презренной слабости подозрений, что каждый способен его обидеть, учитель, приблизившись к ученику и дрожа, сказал:

— Как ты смеешь плевать на пол? Кем это позволено — делать такое бесчинство в классе?

— А если у меня потребность? — ответил Женька совершенно спокойно. — Что же мне, терпеть прикажете?

— Следует спросить позволения у преподавателя… выйти… и использовать плевательницу…

— Тогда разрешите плюнуть в плевательницу, — сказал Женька тем же тоном невозмутимости, поднимаясь с парты.

— Иди, — растерявшись от такого натиска смелости, ответил Евстафий Евтихиевич. — Как же, сделайте одолжение… Демонстрируйте плоды своего воспитания.

Ученик вышел под любопытствующими взглядами всего класса к дверям и сказал:

— Плевательницы нет. Можно в угол?

Лица многих загорелись весельем. Ждали исцеляющего от классной скуки скандала.

— Ну, плюнь в угол, — сказал учитель разбитым голосом. — Плюй куда вздумается. Заплевывай что угодно и кого угодно. Такое время — все дозволено.

Стало тихо. Нина глядела на Женьку с укоризной.

Но тут поднялся его товарищ по парте и сказал:

— Разрешите, Евстафий Евтихиевич, и мне попробовать.