Сумеречный Эльф, разумеется, не позволил бы. На тот момент он четко видел всю схему. И ему повезло, что нашелся пробел в его знании Стража, возникло право вмешаться. Однако недавно наметилось новое белое пятно в недалеком будущем. И оно скорее пугало, внося нотки беспокойства в привычное течение унылых дней: Страж не видел судьбу Нармо и Раджеда в определенный момент, который наступал через каких-то пять-шесть лет. И после него все топорщилось расходящимися нитями развилок и версий.

– Сам виноват. Не полез бы в башню, живее бы был. – Сумеречный Эльф отвернулся с тайной злобой, пытаясь угадать в голове Нармо его замыслы, прочитать по слегка надменному широкому лицу.

– Неизбежность войны, не более. Отступать уже поздно, – со спокойной стойкостью отозвался чародей, решительно ударяя себя по коленям. – Всё! Больше у меня нет самоцветов исцеления. Раджед не оставил мне выбора: либо я захватываю силу всех остальных камней, либо умираю. Так как второе никак не входит в мои далекоидущие планы, выбор очевиден. Как это называется? Зло порождает зло? Мы все закованы в этот круг.

Голос его набирал силу, заворачивая слова в театральной манере, да только и зрителем, и актером, и автором этой пьесы был он сам. Похоже, замок воспринимался им точно огромный заброшенный театр. Иначе не удавалось объяснить свешивающийся занавес, что венчал пустую сцену в тронном зале. Вот только все труппы давным-давно окаменели.

А ведь раньше в Эйлисе давали представления и артисты, и циркачи. Нармо лет в тринадцать даже порывался сбежать с одной из таких сомнительных компаний. Уж очень ему понравился раскрашенный фургон-повозка, который приводился в движение магическими камнями, но не поющими самоцветами, так как артисты принадлежали к ячеду.

Льорам не приличествовало пятнать себя о такие забавы. Но Нармо тогда безумно понравились трагедии и комедии, написанные директором передвижного театра, он и сам пробовал сочинять. Да и сердце его пленила исполнительница главных ролей, кареглазая гибкая красавица с копной пышных черных волос. Казалось, жестокое сердце юного льора тогда познало, что такое любовь. А может, им овладел только первый огонь неразделенной страсти.

Разобраться он не успел, так как о побеге прознал тиран-отец. И вся труппа, включая чудесную девушку, эту южную пантеру из грез, была отправлена на «арену» – страшное подобие земного Колизея. Труппу схватили в их же фургоне, доставив прямо в лапы разъяренным хищникам. Изображать доблестных чародеев им удавалось только на сцене, а картонные щиты и деревянные пики не защитили от настоящих когтей и зубов.

Нармо видел все от начала и до конца. Отчетливо врезались в его память окровавленные клочки бумаги, сценарии пьес, которые разметал беспощадный ветер. Больше ничего не хотелось запоминать.

Сумеречный Эльф вздохнул, в который раз читая картины чужой боли. А ведь он тогда мог бы вмешаться. Но не имел права, как всегда.

Тогда еще даже не началась чума окаменения, даже первые ее признаки не тронули кипящий войнами Эйлис. Страж Вселенной ощутил, как чувство вины – уже и перед Нармо – заползает под кожу уколами отчетливых мелких игл, точно его атаковали сотни микроскопических морских ежей.

– Круг, значит… Не поспоришь. И вы слишком слабы духом, чтобы его разрушить, – перекладывал вину Страж. – С такой силой вы просто дремучие дикари. А с магией или каменным топором проламывать друг другу головы – без разницы.

Все же его создали Стражем, а не нянькой для человечества. И ответственность за дурные дела несли люди. Сумеречный Эльф задавался иногда вопросом, каким же он был человеком до шестнадцати лет, до того момента, как принял великую силу и гнет знаний. Ему сказали, что память отнята намеренно и с его согласия, чтобы он вышел из порочного круга взаимной мести, вражды и прочего – слишком темного и человеческого.

– О нет, скорее, мы постмодернисты, как говорят на Земле, которые познали пик расцвета и испытывают сознательную тягу к самоуничтожению, – парировал Нармо, но слегка скривился, пространно махнув рукой. – Впрочем, «пика» я не припоминаю.

Сумеречный Эльф безмолвствовал, погруженный в свои невеселые думы. Они не давали покоя. При каждом взгляде на Нармо, при каждой мысли о Раджеде. Что-то нависало черной пеленой над всепоглощающим всезнанием, оставалось лишь ориентироваться на дурные предчувствия. И из-за них порой возникало желание прикончить Нармо на месте, а потом списать на порыв тьмы или целесообразность – словом, придумать приличное оправдание для самого себя. А иных судей у Стража и не обнаружилось бы.

Но останавливало воспоминание о равновесии миров. Смерть Нармо нарушала что-то в будущем, чье-то осознание и переосмысление. И Сумеречный Эльф смутно догадывался, чье именно.