Денис ДРАГУНСКИЙ

Дочь военного пенсионера.

'Миллионы за несравненное удовольствие безнаказанно загнать человеку пулю в лоб'

— Папа, мне не очень приятно это говорить, но, раз ты не понимаешь сам, придется уж словами, — сказала отставному подполковнику НН его дочь, красивая и ухоженная дама лет сорока пяти.

Она была преуспевающей сценаристкой сериалов.

А он, ее папаша, был обыкновенным военным пенсионером.

— Да, да, доченька, говори, – простодушно сказал он.

— Папа, – сказала она. – Ты считаешь, что я капризничаю, или, как ты выражаешься, корчу из себя хозяйку. Но папа! Давай смотреть правде в глаза. Ты живешь на моей даче. Поэтому я имею полное право…

Подполковник засмеялся.

— Эк! – сказал он и даже хлопнул себя по коленям.

Дело в том, что подполковник овдовел, когда его единственной дочери было всего четырнадцать лет, и он, как говорится, «ради ребенка» не стал жениться, и – как тоже принято выражаться – «посвятил себя дочери». Но теперь, за семьдесят лет, он вдруг завел себе какую-то симпатию и даже несколько раз привозил ее на дачу – и дочке это не понравилось.

Может быть, она просто ревновала.

Потому что она так и не вышла замуж, и жила сначала дочкой при заботливом отце, а потом – состоятельной дамой с… с кем? Ну, с неким мужчиной, который безраздельно ей принадлежит.

И вдруг – какие-то старческие фокусы. Поэтому она сначала пожимала плечами, потом фыркала, намекала, и вот решилась на неприятный, но необходимый разговор.

— Я не корчу из себя хозяйку, — терпеливо говорила она, улыбаясь и время от времени прикасаясь пальцами к рукаву его свитера. – Я на самом деле здесь полная хозяйка. И сам дом, и всё, что здесь есть, куплено на мои деньги.

Она говорила это, зная, что отцу деваться некуда: небольшую квартиру, в которой они раньше жили, он теперь сдает, чтоб иметь свободные деньги; от нее принимать деньги он решительно отказался. Живет на ее даче, у него две комнаты с отдельной ванной и собственной верандой. Но вот чтобы он сюда водил баб, и тем более ночевать оставлял – она против. Почему? А нипочему. Против, и всё. Потому что хозяйка.

Так что если папа обидится, то ничего. Во всяком случае, никаких хлопаний дверью и убеганий в ночь – не будет. Некуда убегать. Квартира-то сдана. Нет, можно удрать в гостиницу, выплатить жильцам неустойку, перевезти отсюда вещи… Но не в семьдесят два года! А потом остаться со скудной пенсией. Ничего. Он все поймет.

— Ты понимаешь? – спросила она с самой доброй улыбкой.

— Да! – сказал он. – Но, раз пошла такая беседа, дай-ка я тебе расскажу одну историю. Не бойся, недолго. Минут десять-пятнадцать.

***

— Когда у нас снова ввели смертную казнь, – начал подполковник НН, – то вспомнили старое время. Советское. Спросили знающих людей. Оказалось, тогда расстреливали по-разному. Гуманно или сурово. Гуманно – это когда человека приводили как будто еще на одну комиссию. Бумагу какую-то заполнить. Вроде как дополнительную просьбу о помиловании. А потом контролеры его выводят, и тут сзади-сбоку выходит исполнитель – и ему в затылок.

— А сурово? – спросила дочь?

— А сурово – проще и грубее. К нему в одиночную камеру заходит начальник учреждения, врач, те же контролеры на всякий случай, и исполнитель. Начальник сообщает: «Прошение о помиловании отклонено». И командует: «Приказываю приговор привести в исполнение!» Исполнитель поднимает пистолет, и в лоб ему.

— И что, никогда не было, чтоб он стал драться, пистолет отнимать?

— Нет. Ни разу. Сидит на койке, глазами хлопает, и всё.

— А чтоб на колени бросился, сапоги обнимать? – спросила она. – Умолять, рыдать, Христом-Богом просить? Еще хоть пять минуточек! Еще водички попить, еще покурить!

— Ах ты сценаристка ты моя! – засмеялся он. – Нет. Честно скажу, такого тоже не видал. Но контролеры все-таки тут. На всякий случай.

Он замолчал ненадолго.

— Ну и? – спросила она.

— Да! Так вот. Я был тогда, как ты уже поняла, начальником учреждения. И приговоры по Москве и вообще по России до Волги – включая Самару, но исключая Казань – исполнялись у нас. Исполнитель у нас был один, лейтенант… Ну, неважно, как его фамилия. Тем более что его уже на свете нет. Короче, один раз он захворал. Причем серьезно, надолго, желудок, операция. Потом от этого и помер. Ну вот. А вместо него никто не хочет. Такие нежные, страшное дело. Я, знаешь ли, уже сам собрался было, но мне один старичок сказал: нельзя. Начальник не может расстреливать.

— Почему? – удивилась дочь.