Первые дни после исчезновения Ратмира все в детинце ходили притихшие, и Мстиша постоянно ловила на себе сострадательные или испуганные взгляды — брошенные искоса, тайком. Но скоро жизнь в тереме вернулась в прежнее русло, и княжеская семья снова стала вести себя как ни в чём не бывало. Даже Радонега и та на людях выглядела спокойной и невозмутимой. Впрочем, она всё же избегала оставаться с Мстиславой наедине. Мстиша была тому лишь рада — она скорее бы провалилась сквозь землю, нежели призналась свекрови, в чём заключалась истинная причина пропажи её сына.

Одна только Векша, которая из-за произошедшего была вынуждена прервать подготовку к свадьбе с Хортом, по-прежнему переживала — возможно, из-за того, что именно её жених отправился на поиски княжича и до сих пор не возвращался. А, возможно, потому что чувствовала, что дело обстояло гораздо серьёзнее, чем предпочитали считать остальные домочадцы.

Кажется, только Векша замечала, что Мстислава медленно умирала изнутри. За полторы седмицы, что прошли с того окаянного дня, Мстиша похудела сильнее, чем за всё время своего скитания по лесам. Бесшумной тенью она проскальзывала по мрачным холодным сеням в заснеженный сад, выбираясь с княжеского подворья только к святилищу Небесной Пряхи, и верная чернавка с жалостью взирала на то, как её госпожа склоняется в скорбной молитве, закутавшись в тёмный плащ, точно вдова.

С исчезновением Ратмира жизнь Мстиши словно прервалась. Он был её солнцем и звёздами, и теперь она не понимала, зачем каждое утро просыпалась. Трудно было сказать, что поразило Мстиславу сильнее — обращение Ратмира на её глазах или слова Радонеги. Мало того, что Мстиша оказалась орудием в руках княгини, она ещё и не сумела выполнить возложенное на неё предназначение. Мстислава не просто не помогла Ратмиру. Она вконец погубила его.

Возвращение Хорта не обрадовало, а лишь усилило Мстишино отчаяние. Он приехал один, усталый, угрюмый, заросший щетиной. Не раздеваясь и не заходя ни к кому, воевода первым делом отправился к Мстише, но его слова не принесли утешения.

Оказалось, что в лесу в отдалённой глухой заимке была устроена избушка, где обычно Ратмир пережидал превращение. Если же он не успевал туда, то всегда убегал в знакомый лес, и Хорту, действительно, иногда приходилось его разыскивать.

Мстиша хорошо понимала, о чём говорил воевода, с содроганием вспоминая, в каком состоянии обнаружила Ратмира в тот, первый раз.

Но, продолжал воевода, нынче след вёл в другую сторону, а потом и вовсе терялся, да так, что даже Хорту, опытному ловцу, оказалось не под силу его подобрать. Заимка была пуста, и, сколько он ни кружил по чаще, княжича ему найти не удалось.

Мстиша и без того в глубине души знала, что Хорт вернётся с пустыми руками, и поэтому теперь сидела в тёмных Ратмировых покоях, одинокая и никому не нужная. Она чувствовала, что её присутствие сделалось неудобным, ведь княжна являлась живым напоминанием того, кем на самом деле был её муж.

Только Векша оставалась рядом. Она приходила напомнить, что нужно есть и пить, она заставляла Мстиславу покидать выхоложенную горницу, чтобы сходить на поклон к Богине. Лишь Векша не теряла присутствия духа и улыбалась княжне, ободряя её и призывая верить в лучшее. Но когда нынче чернавка появилась на пороге, на ней не было лица. Впрочем, едва ли Мстиша была в состоянии это заметить.

— Госпожа, — нетвёрдо начала Векша, и Мстислава вздёрнула голову, замечая непривычную дрожь в голосе служанки.

— Что? Что стряслось? — сипло спросила она, всё больше хмурясь под напором нарастающей тревоги. — Вести от Хорта?

— Нет, — быстро замотала головой Векша. — Не от Хорта. Поутру я ходила на торжок, и ко мне подошёл… — Девушка замялась и опустила взгляд на свою руку, в которой было зажато что-то небольшое. — Вот. — Нехотя, она протянула Мстише ладонь с лежавшей на ней трубочкой.

Мстислава несколько раз моргнула, прежде чем взять бересту.

Векша не сводила глаз с княжны, пока та разворачивала крошечный свёрток, и заметила, как скорбное лицо озарилось сначала изумлением, а потом гневом. Но Векша была рада и тому. Она и не помнила последнего дня, когда бы видела на лице своей госпожи отражение хоть каких-нибудь чувств.

Казалось, что неведомое послание пробудило Мстишу ото сна, и краски стали постепенно возвращаться к бледному дотоле лицу. И вдруг негодование, застывшее на её челе, исчезло, точно княжну поразила новая мысль. Она медленно перевела взгляд на замершую в тревожном ожидании Векшу.

— Что ж, я приду, — спокойно проговорила Мстислава, и в прежде бесцветном голосе Векше наконец послышалась искра жизни. — Скажи ему, что я приду.

***