Наступили святки. Собралась заводская молодежь, нарядились кто в овчину, кто в маски раскрашенные, кто в космы соломенные и пошли по дворам святочные песни петь да колядки собирать. Пошла и Глаша с ними. Наколядовала полную котомку пирогов да лепешек, собралась было домой, но тут по улице в расписных санках промчался какой-то хмельной приказчик и чуть не сбил девушку. Снег из-под копыт метнуло Глаше в лицо, она не удержалась и хлопнулась всей маней в сугроб.

Подружки захохотали. И тут один паренек подскочил, помог Глаше подняться, собрал снедь, что из котомки вывалилась, и начал с Глашиного тулупа снег отряхивать.

— Премного благодарны, — сказала девушка. — Только со своим подолом я и сама справлюсь.

Подружки снова рассмеялись. Одна из них крикнула парню:

— Ты там полегче, Ерофеюшка! Неровен час лишку залапаешь — придется жениться!

Тут уж вся компания расхохоталась. Но парня это ничуть не смутило. Он только улыбнулся Глаше, словно солнышком осветил, и спросил вежливо:

— Это чьих же такая краля будет?

— Глафира я, мастера Вавилы сродственница, — ответила девушка. — А вас как звать-величать?

— Ерофей Марков, мастер, — ответил юноша. — Дозвольте проводить?

Глаша кивнула согласно. Ерофей подхватил тяжелую котомку и зашагал рядом. Так и познакомились.

Полюбился Глафире молодой мастер. Да и как не полюбить такого? Высокий, статный, кудри русые, глаза голубые, как весеннее небо, а как улыбнется, так сердце девичье и вовсе теплым воском тает.

Ерофей начал захаживать в дом деда Вавилы, да всегда с каким-нибудь гостинчиком — то пряников принесет, то кулечек орешков сахарных, то вязанку бубликов с маком. Раз вечером сидели они так, чай пили, и тут кто-то заколотил в дверь.

Ерофей поднялся, открыл. Хлынул в горницу морозный воздух студеными клубами, а следом ввалился, топоча сапожищами, бородатый мужик, один из дворовых холопов Пантелея Ильича, хозяина завода. И с порога заявил:

— Велено вашу девку в барский дом взять, на вечернюю службу.

Ерофей побледнел. Дед Вавила тоже в лице изменился, поднялся медленно и говорит:

— Никак сие неможно. Так и скажи Пантелею Ильичу.

— Это чего ж так? — удивился мужик.

— Недужная она нынче, — заявил старик и незаметно сделал Глаше знак рукой. — Застудилась намедни, жар у нее, лихоманка.

Глаша тут же сообразила и начала надсадно кашлять. Мужик зыркнул на нее исподлобья и брезгливо скривился. Ничего не сказал больше, повернулся и ушел. Ерофей тут же запер за ним дверь на засов. Дед Вавила, словно враз обессилев, опустился на лавку и покачал головой.

— Пришла беда — отворяй ворота, — проговорил он с горечью.

Глаша кинулась к деду.

— Да что ж такое, дедушка? Об чем ты?

— Хозяину нашему новую игрушку захотелось, — сказал Ерофей зло. — И когда только высмотреть успел?

— Что вы все загадками говорите? — забеспокоилась Глаша. — Скажите уже, что за напасть такая эта вечерняя служба?

— Такая напасть, что после нее девки брюхатые ходят. Пантелей Ильич натешится, а потом их замуж распихает али продаст кому. Для него крепостные все равно что щенки борзые, — мрачно объяснил парень и сжал кулаки.

Глаша остолбенела.

— Я не крепостная, — наконец произнесла она, — я из вольных. И отец мой вольный, и матушка, царствие ей небесное.

— Зато мы подневольные, — сказал Вавила. — На первой отбрехались, а дальше… Бог не выдаст, свинья не съест.

Еще дважды приходили за Глафирой люди Пантелея Ильича, да все никак не сподобились девку забрать. А потом все забылось как будто.

* * *

Пришла весна. Вскрылась Круть-река, с глухим треском и гулом унесла потемневший лед. Глаша в глубине души ждала, что после поста и Светлой Пасхи посватается к ней Ерофей. Но парень о сватовстве не заговаривал, только с каждым днем все больше печалился. Не выдержала Глаша, спросила однажды, о чем он кручинится.

— Как же мне не печалиться, Глашенька? Я жить с тобой хочу, дом вести, детишек растить. Да только не бывать этому. Ежели мы с тобой повенчаемся, ты сама крепостной у Пантелея Ильича станешь, и детей наших крепостными запишут. Не хочу я этого, — ответил Ерофей, и на его лицо легла тень.

— А ежели сбежим? — предложила Глаша. — На вольные земли подадимся?

Ерофей помолчал немного, задумавшись, и проговорил: