Марк Твен «Жизнь на Миссисипи» (1883):
«Вот наконец нашлась вещь, которая не изменилась: два десятка лет ничуть не повлияли на мулатский облик этой реки; да и десяток столетий, пожалуй, ничего не сможет поделать. <…> Если вы дадите воде постоять в сосуде полчаса, вы можете отделить воду от суши с такой же легкостью, как при сотворении мира; и увидите, что это хорошо: одну можно пить, другую – есть <…> Город как будто мало изменился. В действительности перемен было много, но <…> ни одну новую вещь не заставишь уберечь свою новизну: угольный дым превращает ее в древность в ту же минуту, как выпустишь ее из рук. Город вырос ровно вдвое с тех пор, как я там жил, и теперь в нем четыреста тысяч населения <…> Но все же я уверен, что в Сент-Луисе теперь не так много дыма, как прежде…»
Кирпичную стену, разделявшую двор Элиотов и двор Mary Institute, тоже приходилось регулярно мыть…
«На окраинах – продолжает Твен, – перемены достаточно заметны, особенно в архитектуре жилых домов. Прекрасные новые дома благородны, красивы и вполне современны. Кроме того, они стоят особняком, окруженные зелеными газонами, тогда как жилища прежних лет стоят стена к стене на целые кварталы, и все – на один образец, с одинаковыми окнами в полукруглых наличниках резного камня…»
В 1892 году в Сент-Луисе побывал начинающим журналистом Теодор Драйзер, который писал: «По контрасту с Чикаго Сент-Луис совсем не кажется метрополией. Он богат и успешен, но отличается совсем другим настроем и растет гораздо медленнее… Я тотчас же вышел на Сосновую улицу (Pine street) и принялся разглядывать вагончики городского трамвая, желтые, красные, оранжевые, зеленые, коричневые…»[note=n_14][14][/note]
Он, впрочем, тоже на всю жизнь запомнил мутную воду в стаканах.
А вот как вспоминал о Миссисипи и своем детстве в Сент-Луисе сам Т. С. Элиот («Драй Сэлведжес», 1940):
Я не слишком в богах разбираюсь; но думаю, что эта рекаСильный коричневый бог; непобежденный, угрюмый, недоговороспособный,Хотя и не лишенный терпенья, когда-то она считалась границей;Пользу она несет, но доверять ей не стоит, это лишь конвейер торговли;Позже в ней стали видеть вызов для мостостроителя, инженера.<…>Ритм этого бога ощутим был в колыбели и в детской,В айланта запахе душном на апрельском дворе,В виноградном запахе гроздьев над столом, что осень накрыла,В кругу вечернем семьи, в зимнем газовом свете[note=n_15][15][/note].4
Вскоре после рождения у Тома обнаружилась двусторонняя паховая грыжа. Серьезной опасности она не представляла, но на операцию родители не решились – антисептика и обезболивание в хирургии только начали развиваться, антибиотиков для лечения послеоперационных осложнений не было и в помине. В результате долгие годы Тому приходилось носить бандаж и не рекомендовалось заниматься спортом. Но в остальном он рос вполне здоровым ребенком.
В доме под влиянием отца царила достаточно строгая атмосфера. Правда, родители называли друг друга Лотти и Хэл, не возбранялись добропорядочные шутки, и все же… Несмотря на то что Генри Уэйр, в отличие от У. Г. Элиота, не был унитарианским проповедником, в повседневной жизни он оставался образцовым унитарианцем – не курил, не признавал развлечений, не прикасался к алкоголю. Потакание любым человеческим слабостям считалось недопустимым. Мы – Элиоты. Во многих отношениях мы выше обыкновенных людей, помним о дедушке, но подчеркивать это нельзя. Мы живем в западной части города, в хорошем районе.
Зимой в доме не должно быть слишком натоплено. Холодным зимним утром в комнату к маленькому Тому заходила служанка, грела на огне воду, забирала из-под кроватки и уносила ночной горшок. Прохладная, упорядоченная жизнь, настоящий островок Новой Англии в Сент-Луисе.
Впрочем, понятие хорошего района в Америке не отличается стабильностью. Времена меняются, и район, который еще недавно считался хорошим, может испортиться. Участок, приобретенный У. Г. Элиотом, постепенно превращался в островок респектабельности, окруженный неблагополучными кварталами иммигрантов. Но бабушка Эбигейл никуда переезжать не хотела, да и Mary Institute переехать не мог. В результате у Тома в раннем детстве почти исключалось общение со сверстниками даже своего круга, об иных и речи не шло. Лишь иногда через стену, из школы для девочек, доносились детские голоса…
Летом наступала жара. Риск появления ночных грабителей был вполне реальным, поэтому только на рассвете хозяйка дома или одна из служанок распахивала ненадолго все окна нижнего этажа, чтобы впустить желанную прохладу.
Ранние детские впечатления Тома передают строки из его стихотворения «Animula» (1928)[note=n_16][16][/note]:
Выходит из руки Божьей простая душаВ плоский мир переменного света и шума,В светлое, темное, сухое или влажное, прохладное или теплое,Двигаясь между ножками столов и