Соня делилась с ним кельтскими мифами, разрисовывая тетрадки кошками, а Шаман увлечённо рассказывал про голубую лагуну, что обнаружил его двоюродный перекати-поле дядя Аян, и в которой, якобы, находится вход в таинственную пещеру. Горбатые киты – говорил дядя Аян – заплывают в мелководную бухту и чешут бока о камни, освобождаясь от старой кожи. А косатки тренируют там молодёжь охотиться на них, – но лишь тренируют. Соня влюбилась в китов сразу, бесповоротно.
– Как он туда добрался, твой дядя? – спрашивала она.
– Знамо как, автостопом, – с важным видом отвечал Шаман и цитировал ей дальнобойные присказки и анекдоты.
Соня тогда и знать не знала, что тоже будет «стопить» машины.
– Хочешь что покажу? – шепнула она Шаману на выпускном. Тот кивнул. – Иди за мной.
Торопливым шагом, озираясь, Соня прошла в раздевалку, и Шаман – вслед за нею. Она встала к окну и на ажурной белой кофточке принялась расстёгивать пуговки.
Шаман покрылся багровым румянцем и заворожённо уставился на её тонкие пальчики, дрожащие от волнения. Снаружи щебетали воробьи, где-то в коридоре уборщица бурчала на школьников, и те язвительно отвечали ей, – и всё это слышалось так близко! Слишком, чрезмерно близко!
После четвёртой пуговицы Соня встала к нему спиной и загадочно произнесла:
– Смотри. Между лопаток.
Тот, пыхтя, приблизился, оттянул блузку за воротник и украдкой глянул за шиворот. И аж присвистнул: на спине, прямо промеж лопаток красовалась татуировка косатки – в прыжке, на гребне волны.
– Ого! – воскликнул Шаман, обретя дар речи. – Дорого, наверное, такую сделать?
– Весь год деньги копила. Со школьных обедов, – засмеялась Соня, застёгивая пуговки обратно.
– Я себе тоже татуху сделаю. Кошку на плече набью! – возбуждённо зашептал Шаман. – Чёрную!
– Мои ещё не знают. Не говори никому!
– Могила! – поклялся он.
Тогда же, в школьные годы Соне пришлось-таки встретиться с психиатром, когда мать из добрых, разумеется, побуждений залезла в её дневник. Страницы были исписаны рассуждениями о загробной жизни и изрисованы мифическими чудовищами – драконами, гигантскими змеями и чёрными злыми кошками.
Впопыхах накинув кофту, вывернутую наизнанку, мать схватила дочь за руку и потащила через весь город на срочный приём.
Врач – невозмутимый, бровастый дядька, – смерив Соню изучающим взглядом, спросил:
– Что беспокоит?
Соня наклонилась к нему и осторожно поведала:
– Меня экология беспокоит. И энтропия Вселенной ещё. Не знаю, что это, но всё равно беспокойно как-то. И то, что косатки в неволе бьются головой о стенку бассейна, пока не умрут. Они сходят с ума, понимаете? – и через паузу добавила: – На самом деле меня мама сюда привела.
– Угу, – доктор понимающе качнул бровями. – Можете идти.
В одно движение она подобрала с колен куртку, встала и молча вышла из кабинета.
«Помнишь, на второй день моего приезда Ты ушёл по делам и сказал потом: „Я сам удивился, как легко оставил Вас тут одну“. А я ответила, что могла обыскать весь дом, залезть в ноут, открыть переписки, пересмотреть фотографии, – в шутку сказала, – и ты почернел, как туча, аж желваки загуляли. Думала, прибьёшь. Закрылся потом и долго мутузил медведя. Так что я не могу предать твоё доверие. Не могу».
А-ха-ха! Деваха-то тоже из любопытных! Грета смеётся, мгновенно реабилитировав себя за нездоровый интерес к чужим дневникам, и снова утыкается в исписанные торопливым почерком страницы.
«Ты мой, мой. Я не позволю, чтобы прошлое отобрало Тебя. Я буду лучшей, я буду совершенной, я буду полностью и целиком Твоя, только, пожалуйста, люби меня. Люби. Меня. Люби. Не оставляй. Всё, что скажешь. Всё, что захочешь. Только будь со мной. Господи, пожалуйста, будь со мной!»
Далее следует приписка:
«Я точно помню, что оставляла в холодильнике ломтик рыбы. Но к вечеру посередине тарелки на застывшем оранжевом жире обнаружился только след! Большой кошачий след! Вот такой!» (нарисован отпечаток кошачьей лапы)
Они лежат на матрасе.
– Я хочу рассказать про неё, – говорит мужчина.
– Не смей! – вскрикивает Соня, задохнувшись. – Не смей говорить про своих бывших!
Её истерика вспыхивает, как искрящийся фейерверк.
– Не смей! Ясно? Не хочу ничего знать! – она взвизгивает, утыкается лицом в подушку и скатывается вместе с ней на жёсткий пол. И сквозь наволочку, в пухлость из старых куриных перьев отчаянно хрипит: – Не сме-е-ей…
Мужчина наблюдает.
Безобразно рыдая, она подползает к нему и в унизительном жесте, судорожно цепляясь пальцами, обнимает за ноги – так, вжавшись всем телом, и лежит, вздрагивая, всхлипывая, с мокрыми