– Вот! То, что надо! Отнесёшь? Это тут рядом, – весело кричит она и неопределённо машет рукой куда-то вдаль, за ларёк.

«Мой посоветовал». «Поживи у нас». Эх-х…

– А сама что? Если это так рядом? – усмехается Соня, попутно отмечая въевшуюся в прожилки листьев многовековую пыль.

Ириска закатывает глаза и упрямо впихивает ей цветок. В голосе появляются нервозные нотки:

– У меня маникюр сейчас – ноготь обломился! Потом шугаринг, потом кончики подровнять, – надувает губки: – Я тебе ключи от квартиры, а ты мне фигню всякую несёшь! Ты подруга мне или что? Видишь – не успеваю я! А потом забуду! А я обещала, что куплю! А так скажу как раз, что ты принесёшь – будет повод пожить! Тебе сколько стукнуло? А всё, как маленькая! Не тупи!

Под эмоциональным шквалом Соня почти сдаётся, выдавая последний из аргументов:

– Да замёрзнет же, пока таскаю туда-сюда!

– Не-е-е! – хохочет подруга. – Что ему сделается? – и тут же ахает: – Блин, я опаздываю!

– Адрес хоть дай, – останавливает её Соня.

– Ой, да! Я тебе схемку… сейчас! – Ириска суетливо выуживает из вещмешка карандаш для подводки губ, – Porca miseria! Pasticcio![note=note9]9[/note] – и мятый клочок бумаги, на котором криво-косо чертит линии и рисует цифры: – Вот тут этот самый ларёк, сюда налево, средний подъезд… квартира… – жирный грифель мягко обламывается: – le Diable[note=note10]10[/note]! Короч, потеряешься – звони! Поживёшь, отвлечёшься. Платья мои возьми.

Она складывает листок в четыре раза и энергично впихивает его Соне в ладонь, в компанию к ключам.

– Цветок и всё? – уточняет на всякий случай та. – Ни котов, ни хомяков кормить не надо? – мысль о котах тревожно царапает её воспоминанием о хвосте, пощекотавшем ногу.

– Да, дорогая, да. Наслаждайся! Au revoir[note=note11]11[/note]! – Ириска громко чмокает подругу в щёку, оставляя отпечаток яркой помады, и шустро убегает, опять перебежав дорогу на красный.

Соня, с герберой и прижатым к животу горшком осоки остаётся стоять посреди тротуара. Погуляли, етить-колотить.

Она расстёгивает куртку, осторожно прячет оба цветка за пазуху и, пошатнувшись назад, попадает под тающие сосульки. Пулемётная очередь из ледяных капель ныряет за шиворот, вода холодной змеёй устремляется между лопаток по беззащитной спине, и Соня вскрикивает, выскакивая из-под обстрела.

Да что ж такое-то!

…В тот вечер по телефону, написанному на ладони, она не звонит, – слишком восторженно бьётся сердце, слишком эфемерна и хрупка её радость, слишком мучителен опыт предыдущих фиаско. Откровенно, до ужаса страшно потерять то, что ещё даже не присвоено ею и не обласкано. Но этот голос, и запах, и он сам… Что, если судьба сжалилась, и это, наконец, он, он самый – Её Мужчина? Запах не может врать.

– Это точно Он, – обращается Соня к своему отражению в зеркале – на щеках играет румянец, глаза лихорадочно блестят. И да, морщин, действительно, прибыло. Многие к её годам уже рожают второго, а то и третьего бэби. В счастливом браке. Да хоть бы и одного.

На стене громко тикают ходики.

Соня дотошно изучает герберу, словно пытаясь уличить её в ненастоящности, но нет: лепестки живые, и серединка всё так же восторженно пахнет, возрождая в ней память о фантастически завораживающем запахе того незнакомца. Да, определённо от него пахло и герберами тоже.

Ещё через день вконец измученная Соня негнущимися пальцами набирает короткое сообщение: «Спасибо за цветок». Через целую вечность длиной в минуту телефон звонит, – от чего она чуть не грохается в обморок, – и гипнотический мужской голос с хрипотцой произносит:

– Здравствуйте, леди.

Неделя. С тех пор прошла неделя, и каждое утро для Сони начиналось одинаково: она доставала из шкафа дорожную сумку, смотрела на неё и убирала обратно. Потом впадала в задумчивость и, измеряя комнату шагами, крутила в руках ключи с поросятами. Прятала их в карман. Обернула было цветок упаковочной бумагой, но потом размотала, смяла её в комок. Заглянула в Ирискину записку с накарябанной схемой: вот цветочный ларёк… тут супермаркет… стрелочки… дом… номер квартиры. Ну и почерк!

– Ладно, на месте, поди, разберёмся.

Что-то упорно мешало ей собраться, наконец, и поехать, отвезти цветок туда, где можно петь, ходить голой и занимать туалет тогда, когда заблагорассудится.

Она снимала комнату в бывшем общежитии. Располагалось оно в древней девятиэтажке, стены которой осыпались на случайных прохожих кусками штукатурки и – иногда – половинками кирпичей. Здание давно просилось под снос, но расселять жильцов никто не спешил. Особо щербатые места на стенах дома закрашивали буро-зелёной краской каждый раз иного оттенка, будто стремясь замаскировать его под камуфляж. Проводка была настолько старой, что в прошлом году здесь едва не случился пожар: на кухне задымила розетка, расплавилась изоляция, почернела стена. Весь этаж тогда остался без света.

Внутри общаги было ещё отв