Санки собирался рассказать, что он тоже потерял работу. Но такое признание означало прогнать о-Суги на улицу. Только он был причиной ее увольнения, и поэтому о себе ему следовало молчать. Придав лицу беззаботное выражение, Санки сказал о-Суги:
– Ты все молчишь… Вероятно, осталась без работы?
– Да. После того как вы ушли, меня сразу же выгнали.
– Не переживай. У меня ты можешь оставаться, сколько захочешь.
О-Суги промолчала. Санки не понимал, о чем же она никак не решается сказать. Что бы то ни было, это его уже не впечатлит. Где-то позади громко взорвалась петарда. Американские военные моряки, размахивая стеками, погоняли своего возницу, и тот набирал скорость.
Коляска ненадолго остановилась у площади. Слева доносился запах пыли и вонь от свиней. Справа стояли, покачиваясь, проститутки. Из проулка вы́сыпали босоногие рикши. Когда на углу светофор поменял цвет, коляски и толпы людей хлынули темно-синим потоком. Рикша Санки тронулся с места, но тут зажегся красный сигнал светофора. Дома́, проститутки, коляски, залитые ярко-красным светом, словно превратились в реки крови.
Они вышли из коляски и втиснулись в толпу. Чуть в стороне несколько человек болтали, то и дело сплевывая на землю. Санки с о-Суги поднялись в ресторан по лестнице, выложенной керамической плиткой, и расположились в отдельной кабинке. Из кувшина свешивались на стол огромные зеленые листья табака.
– Ну что, о-Суги? Хотела бы вернуться в Японию?
– Да.
– Так почему бы не сейчас? Хуже уже не будет.
Санки в ожидании заказа прислонился к перилам и грыз тыквенные семечки. Он понятия не имел, где и как теперь достать денег. Но если вернуться в Японию, будет еще хуже. Как и везде, люди, когда-то уехавшие в эту колонию, по возвращении в метрополию не могли заработать себе на жизнь. По этой причине разные группы иностранцев сошлись здесь и, потеряв национальную идентичность, создали уникальное в своем роде независимое государство. Эти люди – словно изгнанники из своей страны, они захватывают каждый свободный клочок земли. Вот почему здесь тело отдельного человека (за исключением русских), пусть даже праздного безработного, живущего совершенно бесцельно, занимает определенное место в пространстве и тем самым является проявлением патриотизма.
При этой мысли Санки засмеялся. Действительно, если бы он находился в Японии, то только сокращал бы количество японских продуктов. Но он находился в Шанхае, поэтому занимаемое его телом пространство было своеобразным японским анклавом.
Его тело является японской территорией. Его тело и тело о-Суги.
Они оба лишились работы и теперь обдумывали, что им предпринять завтра. Санки вспомнились занесенные в эти края русские аристократы. «Их женщины живут, переходя из рук в руки иностранцев. А их мужчины – самые последние нищие, – думал Санки. – Это их страна виновата – в том, что заставила своих людей заниматься проституцией и нищенством».
«Не легче ли жить под пятой у других народов и просить милостыню у них, чем жить в ежовых рукавицах на родине и попрошайничать среди своих? – размышлял Санки. – Раз так, то и нечего сочувствовать этим русским».
И тут Санки задумался: а он и о-Суги причиняли ли кому-нибудь зло? Внезапно он вспомнил своего начальника: ведь это тот человек, которого Санки ненавидит. Он уж было забыл о том, что здесь, в Китае, ненависть к начальству равносильна ненависти к родине. И вот, в удел японцам, отринувшим родину и обитающим в Шанхае, тоже не досталось ничего, кроме нищенства и проституции.
10
Когда на Санки подействовало лаоцзю[note=n_16][16][/note], больше половины блюд было уже съедено. На столе оставались нетронутыми мягкие губы восточной форели и похожие на уши грибы кикурагэ. Выпотрошенная утка, свиные почки, мышата в меду, к жареным яблокам суп с нефелиумом[note=n_17][17][/note], свежий краб и дальневосточный морской гребешок.
Санки воткнул палочки из слоновой кости в затуманенный глаз утки, зеленый, как нефрит, и тихим голосом затянул японскую песню.
– Ну что, о-Суги, пой! Стесняешься? Что, хочешь уйти? Не валяй дурака. Не валяй…
Санки, притянув к себе о-Суги, хотел опереться локтем на ее колено. Но тот соскользнул, и подбородок ударился о ноги девушки. Краснея, она поддерживала голову Санки, готовую упасть на ее мелко дрожащие колени.
В кастрюльке, похожей на ночной горшок, принесенной невзрачным официантом, плавали, испуская пар, крупно порубленные плавники акулы. Поднявшись, Санки ухватился за перила и посмотрел вниз на улицу. Среди толпы в коляске рикши покачивалась гейша, на перекрещенные носы ее вышитых маленьких туфелек падал синий свет. Затмевая рекламные вывески, драгоценные камни ее ожерелья сверкали, как рыбья чешуя.
Выйдя из ресторана, Санки и о-Суги пошли пешком. Обычно у входа в переулок его хлопала по плечу проститутка, та