Окассен сразу стал разворачивать письмо, а Николетт пошла проводить рыцаря до ворот.

— Скажите, сударь, значит, вы побывали в Венгрии? — вежливо спросила она.

— В Венгрии, в Сербии, в Болгарии, — с невесёлой усмешкой ответил он. — Я был среди тех, дочка, кто проиграл Никопольскую битву чёртовым туркам.

— И красивая это страна — Венгрия? — спросила Николетт.

Когда она услышала названия неведомых стран, у неё почему-то сладко замерло сердце. Совсем как при звуках старинных песен, которые разучивал с ними шевалье де Витри. В песнях всегда упоминались дальние страны, чудесные замки, прекрасные девы и доблестные рыцари.

— Ничего себе, — ответил рыцарь. — Вино там хорошее и девушки. Ну, храни тебя Бог, крошка!

Он дал шпоры коню и поскакал по раскисшей от дождя дороге.

Мадам де Витри вскоре вернулась, а следом приехал её муж, весь мокрый от дождя, со скудной добычей — двумя линялыми зайцами. Окассен немедленно вручил матери письмо, и она принялась разворачивать его, даже не сняв плаща.

— Бог ты мой! Братец Жакмен! — невыразительно проговорила мадам Бланка. — Я его лет тринадцать не видела.

— Больше, — возразил шевалье де Витри. — Он уехал, когда ты ещё не была со мной помолвлена.

— Да, — согласилась мадам Бланка. — Я была совсем девчонкой. Помню, он как-то прислал с оказией письмо Ролану, но тот не придумал, как отправить ответ.

Она говорила о своём старшем брате, владевшем большим имением неподалёку.

— Ролан не слишком любил Жакмена, — сказала шевалье, сбрасывая мокрый плащ на руки Николетт.

Та немедленно отнесла плащ к огню и старательно развесила на спинке стула. Мадам Бланка стала читать вслух, морща лоб, так как плохо видела в слабом свете осеннего дня.

— «Может, ты знаешь от Ролана, милая сестрица, что дела у меня здесь хороши. Его величество высоко ценит мои медицинские познания и усердие, и я ни в чём не нуждаюсь. Жена моя умерла молодой, царствие ей небесное. Она была венгерка, красавица и очень хорошая женщина. У меня два сына, о которых я хочу рассказать тебе подробнее. Старший сын имеет склонности к медицине и пойдёт по моему пути. Младший смышлён, но науками не интересуется, поэтому я желаю пустить его на военное поприще. Со временем он сможет получить рыцарское звание. Прошу, сестрица, пусть твой супруг займётся его обучением. Все расходы вам будут оплачены. А дальше смотрите сами, как будет лучше — либо оставьте мальчика во Франции, чтобы он нашёл себе место наёмника, либо отошлите назад в Венгрию, где я легко добуду ему место при королевском дворе. Не хочу, чтобы мои сыновья забыли родину предков. Венгрия — страна красивая, но дикая, и народ здесь весьма отсталый. Потому я и хочу, чтобы сын получил рыцарское воспитание во Франции. Ждите моего Себастьена в следующем году. Полагаю, он доберётся до вас к Пасхе. Сохрани вас Господь. Твой брат, Жакмен не Суэз».

— Ясное дело, — проворчала Бланка. — К Ролану он его не отправил.

— Говорили, Жакмен сильно разбогател в Венгрии, — рассудительно возразил её супруг. — Думаю, он даст мальчишке порядочно денег с собой. А нам пора переложить крыши на коровнике и овчарне. Они того гляди рухнут и передавят скот.

— Батюшка, — встрял Окассен. — Дядя Жакмен пишет, что в Венгрии народ дикий. Не приедет ли кузен в шкуре и с дубиной?

— Матерь божья, — пробормотал шевалье со вздохом. — До чего же глупого мальчишку послал мне Господь. За что?

Мадам Бланка сердито глянула на мужа и погладила Окассена по волосам. Можно ли так говорить о единственном ребёнке, с таким трудом доставшемся?

Николетт спала в маленькой каморке, где не было никакой мебели, кроме кровати да сундучка с одеждой. Конечно, лучше было бы укладывать девочку со служанкой Жилонной. Но шевалье стеснялся — ведь он поклялся воспитывать Николетт, как родную дочь. Даже собственной дочери бедный рыцарь не нашёл бы помещения лучше. В комнатушке было холодно, сыро, для обогрева на ночь ставили маленькую жаровню, которая к утру совершенно остывала. Но Николетт привыкла к своему жилью, и даже пыталась украшать его. Положила на пол у кровати овечью шкуру, а к стенке прибила коврик, который сама соткала из красной, синей и жёлтой шерсти.

Не успела девочка задремать, как дверь отворилась, и вбежал Окассен — в одной рубашке, взлохмаченный и весь мокрый от слёз. Он немедленно полез к Николетт под одеяло.

— Ну-ну, опять ты испугался? — спросила она, и закутала его в одеяло, как малыша.

Окассена била крупная дрожь, зубы у него стучали.

— Оно опять пришло! — заикаясь повторял он и плакал на плече у Николетт. — Когда-нибудь оно меня проглотит!