«Эй, чувак, да у тебя руки дрожат. Выдохни! Она ничего не сможет тебе сделать. Ты сильнее. Она не имеет власти над тобой», — твержу себе. Но уговоры не действуют. Страх, вбитый в подкорку с детства, не желает отступать. И это вызывает огненную смесь ярости и ненависти, перекрывающую все иные чувства.

— Что ты хотела? — спрашиваю резко, складывая руки на груди и откидываясь на спинку стула.

— Для начала, сядь прилично, как я тебя тому учила, — снова недовольно поджимает губы и смотрит на меня так, будто пытается пробраться в мою черепушку и все мои мысли вытащить на свет. — Спину выпрями и не сутулься. Я столько денег и лет отдала на балет.

— Мы сотни раз обсуждали это, бабушка, — я сажусь ровно, ещё теснее сплетаю руки на груди, — я ненавижу балет.

— Но у тебя наследственное, Мирон.

— О чём ты хотела поговорить? — повторяю вопрос настойчивее.

— О твоём поведении. Я знаю, что ты просто хочешь вывести меня из себя, — начинает постукивать кончиком указательного пальца правой руки по столу, — но у тебя выходит это погано.

Я тихо хмыкаю, но не вставляю в её монолог ни слова.

— Но твоё поведение мне страшно надоело. Надоело биться о стену и получать такую «благодарность» за всё то, что я для тебя сделала. На старости лет, когда хочу спокойствия и стабильности, мне прилетает такой подарок от внука, — совесть царапается в груди, требуя меня попросить прощения, но я вовремя себя одёргиваю. — Я чувствую, что очередная твоя выходка сведёт меня в могилу, а ты добьёшься желаемого — завладеешь всем тем, что от меня останется. Тебе не с кем делить наследство, ты единственный наследник в моём завещании.

— Я не хочу это обсуждать, — я поднимаюсь, намереваясь выйти из кабинета бабки.

Как бы сильно я не пытался вывести её из себя, сделать всё, чтобы маска чопорности слетела с лица, одна мысль о том, что её не станет, превращает сердце в кусок льда.

— Сядь на место, Мирон, я не договорила. Имей уважение к старшим. Я знаю, что в последнее время ты делаешь всё, чтобы продемонстрировать обратное, но мне сейчас не до твоих выкрутасов.

Женщина замолкает. Сверлит меня своими прозрачными глазами. И я сдаюсь. Послушно опускаюсь в кресло, смотря в её морщинистое, но не потерявшее былой красоты и статности лицо.

— Завещание я составила ещё десять лет назад, когда ты был в третьем классе. Я была довольна твоим поведением и стремлениями совершенствоваться. Но вчера я его изменила, Мирон. Условия поменялись.

— Мне всё равно, — я упираюсь руками в подлокотники кресла и подаюсь вперёд. — Я повторюсь в сотый раз — деньги мне не нужны.

— Это ты так говоришь, потому что я тебя полностью обеспечиваю и даю тебе всё, о чём ты попросишь. Ты никогда не знал нужды в деньгах. И я слишком сильно боюсь, что своё наследство ты пустишь на ветер, растранжирив всё за пару месяцев. По всему этому мной было принято решение — ты женишься.

2

— Чего? — я давлюсь воздухом и начинаю кашлять.

— Того, Мирон. Ты женишься. Девочку я тебе уже выбрала. Из хорошей, состоятельной семьи. Воспитанная, отличница, творческая личность.

— Я не стану жениться. Мне всего восемнадцать.

— Иначе ты не получишь наследство, — пожимает худыми плечами бабка.

— И что с того? Перемотай плёнку назад и послушай, что я говорил.

— Я знаю, как ты умеешь играть. Никто не знает тебя лучше меня, Мирон. Ты любишь деньги и комфорт. Поэтому ты будешь меня слушать. К тому же, я связалась со своим давним знакомым — он читает лекции в университете юстиции. Я договорилась, и тебя возьмут без вступительных экзаменов, — женщина вскидывает подбородок и смотрит на меня из-под полуопущенных век.

А я гляжу в ответ. Смотрю в лицо, которое вижу каждый день с четырёх лет. На знакомые морщины, шрам у уголка губ, пигментные пятна на щеках. В груди всё щемит, когда я медленно поднимаюсь и, чеканя каждое слово, отвечаю:

— Нет. Я никуда не поеду.

— Ты хочешь меня опозорить? Я уже договорилась! — хватается за сердце.

— Я не хочу тебя позорить, — отвечаю тихо, отводя взгляд в угол. — Я хочу жить. Для себя, бабушка. И делать совсем не то, что хочешь ты.

— Мирон, сейчас совсем не время для твоей самостоятельности. Я стараюсь для тебя и твоего будущего. Я знаю, как будет лучше.

— Если бы ты знала, твоя дочь не сбежала бы, принеся в подоле внука и оставив его на тебя, — выпаливаю на одном дыхании.

Женщина в одно мгновение становится бледной. Смотрит на меня с неверием, но я жёстко продолжаю выплёвывать слова:

— Ты всегда всё выбирала за меня. Я больше не намерен это терпеть.

— Мирон, кто позволяет тебе говорить со мной в таком тоне? — бабка подскакивает из-за стола, потеряв всю невозмутимость.

— Моё лопнувшее терпение.