Екатерина Котлярова

Воровка. Ты не убежишь

1

Мирон

Громко смеясь, вваливаюсь в холл, рукой сжимая плечо лучшего друга. Веселье так и плещется через край. В крови приятно бушует азарт после часовой гонки по городу.

— Мирон Александрович! — громкий и чопорный голос бабки заставляет улыбку слететь с лица.

Я медленно поворачиваю голову и сталкиваюсь взглядом с ненавистными голубыми глазами, ставшими с возрастом практически прозрачными. Стеклянными. Одно остаётся неизменным — лёд в них, способный вызвать удушливый страх и сковывающий спину.

— Бабу-у-у-ля, — тяну насмешливо, раскинув руки в стороны в приветствующем жесте и, двинувшись в сторону родственницы, с намерением крепко её обнять.

— Прекрати паясничать, Мирон, — женщина бьёт тростью по паркету, из-за чего глухой звук разносится по холлу.

Вздрагиваю. Против воли вздрагиваю и на короткое мгновение вжимаю голову в плечи. По старой, выработанной с детства привычке, хочется закрыть макушку и плечи руками. Но я только кривлю губы в ухмылке. Одёргиваю себя, расправив плечи и выпрямив спину, чтобы смотреть на бабку сверху вниз.

— Ко мне в кабинет, щенок, — трость взмывает вверх и женщина опускает её мне на плечо, поджав морщинистые губы. — Живо!

— Я ещё не закончил, — хмыкаю, перехватив трость и сжав её в кулаке. — Эй, Мот, — кидаю взгляд через плечо и обнаруживаю, что друг уже успел свалить. — Чёрт.

— Не смей выражаться в моём доме, — бабка со всей силы дёргает трость, чтобы вырвать её из моей хватки.

Я всё ещё смотрю назад, надеясь найти взглядом Мота, который порядком боится мою бабку, поэтому не сразу замечаю, что родственница падает назад, на спину, вырвав трость из моего кулака.

— Бабушка, — хриплю испуганно, тут же кинувшись к лежащей на спине женщине.

Бережно подхватываю её под локти, помогаю сесть.

— Мелкое отребье, — шипит она змеёй, не выпуская трость из руки и начав размахивать ей.

Золотой набалдашник, в виде морды орла, то и дело впивается в кожу, оставляя царапины. Я стою на коленях перед разъярённой женщиной и не имею сил на сопротивление. Руки безвольными плетьми повисли вдоль тела.

Вина за то, что она упала из-за меня, гложет до самых печёнок. А бабка пользуется моментом моего бездействия. Слишком давно она не чувствовала свою власть надо мной. Мою беспомощность. И страх.

Она склоняется, придвигает своё лицо ближе, голубые глаза сверкают нездоровым блеском. Хоть я давно уже не ребёнок, страх так же накрывает против воли. Я замираю, как трусливый сурок, чувствуя в каждом её движении ярость. Трость мелькает в воздухе, останавливаясь лишь в миллиметре от моего лица. Я на мгновение закрываю глаза, готовясь к боли.

— Без меня ты ничего не стоишь, щенок, — её громкий голос разносится по всему дому. — Ты ни на что не годен! Только проблемы мне приносишь! Раз за разом.

Я опускаю голову, не в силах больше выдерживать груз её слов. Внутри будто что-то ломается. Становится трудно дышать, каждый вздох причиняет мучительную боль. Бабка, чувствуя моё смятение и боль, лишь сильнее сжимает трость, потрясая ей перед моим лицом.

Вдруг она замирает, её лицо сковывает новая гримаса боли. Она хватается за грудь свободной рукой, и я, несмотря ни на что, инстинктивно тянусь к ней, чтобы помочь.

— Бабушка?

— Убери от меня руки! Я тебя взрастила, Мирон. Дала тебе всё, чтобы ты ни в чём не нуждался, а ты… Толкнул меня! Кхм… — осознав, что перешла на визг, женщина одёргивает себя. — Помоги мне подняться, Мирон.

Голос снова становится подчёркнуто сухим и чопорным. Я безропотно подхватываю женщину подмышки и ставлю на ноги. Бабка не чурается воспользоваться моментом и намеренно ставит трость мне на ногу.

Едва заметная змеиная улыбка трогает тонкие губы, накрашенные красной помадой.

— Ко мне в кабинет. Живо. На сегодня ты устроил весьма славное представление для слуг, — женщина вскидывает подбородок и ровной походкой движется к себе в кабинет.

Он расположен на первом этаже. Как и её комната и всё нужное для удобства комнаты. Подниматься по лестнице она не может, старая травма даёт о себе знать.

Сжимаю руку в кулак, подношу его ко рту и кусаю до боли костяшки. Сейчас опять начнётся песня о моём поведении. Но я даже не подозревал, о чём именно пойдёт разговор.

— Садись, — бабка плывёт к своему креслу и, сморщившись на мгновение от боли в правой ноге, садится. — Мне повторить, Мирон?

— Нет, — отвечаю хмуро, садясь напротив родственницы и смотря в холодное лицо.

Складываю руки на коленях и снова чувствую себя мелким пацаном, которого она позвала в кабинет, чтобы отчитывать за плохое поведение в школе.