Декан Мордью стояла за полированной кафедрой из орехового дерева в сшитом на заказ синем платье. Она оказалась ниже и стройнее, чем я ожидала, зато гордо расправила плечи и задрала подбородок к потолку старой часовни. Позади неё находилось огромное окно-розетка с витражом из вишнёво-красных и лесисто-зелёных стёкол, всё это было разделено на цветочные сегменты замысловатыми каменными средниками. На подоконнике сидела чёрная кошка, которая поглядывала на нас со смутным интересом.

Крепко обхватив руками края кафедры, Мордью обратилась к нескольким сотням студентов, заполнившим скамьи.

– Многие из вас знают о моём богатом прошлом, связанным с этим университетом, – она говорила чётко и нейтрально, но если прислушаться повнимательнее, слышался едва уловимый шотландский акцент. — Это была моя первая работа на факультете в первый год его открытия – ещё в начале 60-х, что, должно быть, было невообразимо давно для ваших молодых умов. Я едва получила докторскую степень по английской литературе в Оксфордском университете, поскольку бакалавриат у нас вёл не кто-нибудь, а сам Толкиен.

Все ахнули. Я оглядела сверстников, двух ошеломлённых студентов, сидевших по бокам от меня на скамьях, поражённая, что они слышат об этом впервые. Можно подумать, они всё лето не разузнавали мельчайшие подробности о Карвелле и его факультетах. Странно.

Мордью тепло улыбнулась:

– Я прибыла в Карвелл с сияющими глазами, переполненная удивлением, готовая поделиться всем, что знала. Воспитание молодёжи было для меня похожим на волшебство. И я до сих пор не утратила этого чувства, даже проведя более десяти лет вдали от мест, которые всегда были моим домом – как в учебном, так и в духовном плане. Но, как говорится, от разлуки сердце любит ещё сильнее. Поэтому я огромной благодарностью приветствую вас всех здесь сегодня.

При упоминании о закрытии школы повеяло холодком.

Через несколько скамеек впереди я увидела, как Лотти выпрямилась. Судя по всему, она уже подружилась с парой других девочек. Они жались друг к другу на скамьях, как будто физическая близость могла быстрее укрепить их отношения. От какого-то горького чувства внутри всё скрутило. Такие, как Лотти, всегда легко заводят друзей. Я сама виновата, что не такая, как они.

Я снова переключилась на декана Мордью, которая позволила гнетущей тишине воцариться в часовне.

– Жертвы Северной башни сегодня с нами, – сказала она твёрдо, но с какой-то вызывающей нежностью. – Они всегда будут с нами: Сэм Боуи, Джейни Кирсопп, Фиона Тейлор, Дон Миддлмисс. Я не забываю о них ни на день и молюсь за их семьи каждый вечер, – она подняла руку к изящному ожерелью с крестиком, висевшему у неё на шее. – Они пришли... извините… – она помолчала, чтобы взять себя в руки, как будто эмоции грозили выплеснуться наружу. – Они пришли в этот университет, чтобы обеспечить себе лучшую жизнь, а вместо этого потеряли её. От этой трагедии не следует отмахиваться, её не следует замалчивать. Пусть их никогда не забудут.

Она поёрзала на сцене, и та заскрипела под её остроносыми ботильонами. Неподалёку вздыхал старый коричневый радиатор.

– Тем не менее, в этом университете мы не будем приветствовать погоню за дешёвыми ощущениями и сенсациями. Не будет никаких интервью для прессы, мы не будем передавать в СМИ никакие фотографии, не будем распространять слухи, детские домыслы, бесчестить жертв ни при жизни, ни после смерти, не будем подвергать их семьи ещё большей боли, чем они уже перенесли. И, наконец, Северная башня навсегда будет закрыта. Любой студент, уличённый в нарушении этого правила, будет отчислен на месте.

Ропот пронёсся среди студентов, как ветер в камышах, но Мордью сделала вид, что ничего не слышит.

– Прежде всего мы здесь для того, чтобы учиться, расти над собой, думать, – она широко развела руками. – Мы не должны терять жажду знаний, понимания, мудрости. Точно так же мы должны стремиться к доброте, искренности и коллективной цели. И мы всегда должны смотреть внутрь себя. Надо тщательно изучать себя и всё подвергать сомнению. Мы должны стать лучше всеми возможными способами. Нельзя выходить из этих стен такими же, какими мы сюда пришли.

Я поёжилась в своей чёрной шерстяной водолазке. Тонкие крылья летучей мыши затрепетали на стропилах. Когда я посмотрела вверх, взгляд зацепился за чей-то ещё. Профессор, который был свидетелем моей утренней вспышки гнева, внимательно смотрел на меня. Когда я поймала его пристальный взгляд, у него даже не хватило такта смутиться. Он просто мягко улыбнулся и отвернулся.

Хотя волна эмоций в основном улеглась, от этого мгновенного обмена взглядами снова стало стыдно. Блестящий академик, на которого я так старалась произвести впечатление, уже считает меня чудовищем. И разве он виноват? Я уже зацепилась острыми углами за окружающий мир.