Она посмотрела на меня свысока, самодовольная от собственной важности, и плотина, сдерживающая мой гнев, рухнула.

– Да ёлки ж палки! – рявкнула я. – Вам что, трудно ещё раз проверить?

Она резко моргнула, как будто раздался громкий хлопок, затем, скривив губы, исчезла в маленьком кабинете за своим вахтёрским столом.

Как обычно, когда я выплёскиваю гнев, за этим следует мягкий прилив удовольствия, а потом холодная волна вины и отвращения к самой себе – новый мощный прилив, но уже стыда.

Затем возникло острое ощущение, что за мной наблюдают.

Следуя за параноидальным порывом, мой взгляд остановился на высоком мужчине в очках и вельветовом костюме орехового цвета, который смотрел на меня немигающим взглядом. Я узнала в нём заведующего философским отделением; фотография его головы была в учебном буклете. И он видел мою вспышку гнева.

Сложив руки на покатом животе, он осуждающе покачал головой, как разочарованный дедушка.

– Знаете, такой гнев не очень-то приличествует молодой девушке, – сказал он чётким академическим тоном и поправил свой горчично-жёлтый галстук. – И я бы предпочёл, чтобы вы не разговаривали с нашими преподавателями в такой неприятной манере.

Я уставилась на него, на мгновение потеряв дар речи.

Неужели он в самом деле только что разыграл карту "неподобающее поведение молодой девушки"?

Не успела я сказать в его сторону что-нибудь мерзкое, как женщина снова появилась из кабинета с крайне испуганным видом. Не глядя мне в глаза, она сказала:

– Нашлись ваши документы. Офис по размещению находится в здании Джернингем. Инаугурационная речь состоится в 16:00 в часовне. Явка обязательна.

Победа не принесла никакого удовлетворения. Женщина вручила мне тёмно-зелёную ленту, на которой весёлыми буквами было написано "Я новая ученица!", и я выбежала из вестибюля, опустив голову, чтобы не встречаться с холодными взглядами других студентов.

Кампус был построен концентрическими полукругами на территории бывшего женского монастыря – гордое каменное здание с витражами и ребристыми сводами, летящими контрфорсами и заострёнными арками, шпилями, башнями и замысловатым орнаментом. Мощёные тротуары были уставлены чёрными викторианскими уличными фонарями и корявыми деревьями с ветвями, похожими на скрюченные кости.

Перед вестибюлем стояла статуя сестры Марии, одной из последних монахинь, живших в монастыре до того, как его преобразовали в университет. Её каменные руки были сложены в молитве, будто она стояла на страже. Складки её одеяния спускались до лодыжек грубо вырезанными волнами, а точёные черты лица изгибались так, что глаза скрывались в тенях. Чётки, обвивавших её запястья, были составлены из толстых, мерцающих рубинов, окружённых неглубокими царапинами там, где многочисленные воры отчаянно пытались стамеской выдолбить драгоценные камни. Попытки оказались безрезультатными; возможно, рубины стоили целое состояние, но они держались в камне будто какой-то более могущественной силой.

Сестра Мария была первой жертвой Северной башни, разбившейся насмерть немногим более 100 лет назад. Прыгнула ли она или её толкнули, никто так и не узнал.

Поставив портфель на мощёный двор, я несколько минут постояла у статуи, дыша поздним сентябрьским воздухом и пытаясь собраться с мыслями.

Нортумберленд всегда был для меня домом, и всё же от пребывания здесь мне уже было как-то не по себе.

Я подала заявление на элитную философскую программу, едва Карвелл вновь открылся. Если я собиралась когда-нибудь заниматься юридической практикой и стать судьёй, играть роль Бога в судьбах как убийц, так и жертв, то где лучше поскрежетать зубами, чем в месте, которое, как известно, пропитано смертью?

Кроме того, было чуть более 30 км до города, в котором я выросла и где до сих пор живут мои родители и братья. Мама страдает от волчанки с тех пор, как мне исполнилось 12 лет, и с каждым годом ей становится всё хуже. Даже престижные университеты Эдинбурга и Дарема казались слишком далеко. Что если ей станет хуже, и мне придётся несколько часов добраться домой? Что, если...?

Я старалась не думать об этом.

Успокоившись у памятника сестре Марии, я направилась обратно к автостоянке, вытащила чемодан из своего потрёпанного "Форда" и нахмурилась, раскрыв карту кампуса. Уиллоувуд-холл, где мне предстояло обретаться весь следующий год, примыкал к центральному зданию монастыря – прямо напротив Северной башни, с её башенками и зубцами и тёмным-претёмным прошлым.

Нервы скрутились внутри, как гадюки, но не из-за близости к месту убийств. Всё лето я была на взводе из–за того, что придётся делить с кем-то комнату – и это прожив 18 лет в собственной. А вдруг это будет сам дьявол или, ещё хуже, она будет храпеть?