Хаву она нашла, когда рискнула выбраться наружу — набрать свежей воды. Нагая девушка явно была иноземкой, ее руки и ноги, хотя и покрытые ссадинами и царапинами, были нежны, как у младенца, и еще угадывался исходящий от ее волос аромат немыслимо дорогих благовоний. Остальное подсказала интуиция. Старуха перенесла еле живую девушку к себе. Стала выхаживать. После того ухода скифов Ордаклоу больше напоминал кладбище, чем город. Из пяти тысяч жителей уцелели всего сотня-две. Какая-то часть населения погибла при штурме, но большинство были угнаны в рабство.
— Кто ты? Чья дочь? — спросила Кара, когда Хава пришла в себя окончательно.
Принимая из рук старухи горячее питье, девушка смотрела на нее настороженно и прямого ответа не дала.
— Я родом из Ассирии. Поможешь мне добраться домой, и тебя озолотят.
Кара усмехнулась:
— Зачем старухе золото? От него одни беды. Да и в загробном мире оно бесполезно. Мне бы достаток да спокойную старость. А там, где у меня много врагов, спокойной старости не жди.
— У тебя много врагов? — расхохоталась в полный голос Хава.
— Вижу, ты совсем выздоровела.
Колдунья подошла к лестнице, ведущей наверх, поднялась на четыре ступеньки, а затем приподняла и сдвинула в сторону тонкую каменную плиту, прикрывавшую узкий вход в подвал. Снаружи светало. Хава хотела встать, но от свежего воздуха у нее закружилась голова.
— Ассирия, говоришь? — усмехнулась Кара. — Ты очень ослабла. А на носу зима. Перевалы утопают в снегу. Отправишься сейчас в путь — тебя любая хворь одолеет. Не доберешься ты до дому. Спи, ешь, поправляйся, а весной поглядим.
Зимой в городе поселился мор: люди пухли от голода, гибли от мороза либо от болезней. И только в подвале у Кары всегда было тепло и сытно.
Они оказались похожи. Никому не доверяли, не знали никаких запретов, всегда руководствовались лишь личной выгодой, обе обладали пытливым умом и могли кого угодно обвести вокруг пальца.
— Научи меня своей магии и целительству, — попросила как-то Хава.
— Это долгий путь, он может занять годы.
— Уверена, у нас найдется на это время, — отвечала девушка, намекая, что не намерена отпускать от себя старуху.
— Ну что ж, тогда первое, чему ты должна научиться, — это приготовить любое блюдо или снадобье так, чтобы никто не понял, что он ест или пьет…. Как думаешь, из чего я сварила сегодня суп?
Хава, обсасывая с косточки хорошо проваренное мясо, предположила, что это курица.
— Лягушка, которую я замариновала еще до наступления холодов, — невозмутимо сказала старшая подруга.
Девушку чуть не стошнило. Впрочем, это не помешало ей на следующий день есть суп с тем же аппетитом, что и прежде.
О том, что она принцесса, призналась только к весне.
— Я дочь наследного принца Ассирии Арад-бел-ита, внучка великого Син-аххе-риба, — подтвердила Хава то, о чем Кара давно догадывалась. — Неужели ты полагаешь, что я не смогу защитить тебя от врагов?
— С тех пор, как в твоем сердце поселилась ненависть к родному отцу… не уверена, что ты себя-то сможешь защитить.
Принцесса вспыхнула:
— Посмотри на мою руку! Посмотри на мою изуродованную руку! Думаешь, это можно простить?!
Весной они засобирались в дорогу. Хава хотела добраться до Эребуни, оттуда под охраной наместника — в Русахинили, а там вверить себя заботам мар-шипри-ша-шарри.
— Его зовут Мар-Зайя. Однажды он уже спас меня, не подведет и сейчас, — о том, что эту должность с осени занимал Мар-Априм, Хава не знала.
Однако Кара воспротивилась этому плану:
— Моя госпожа, за полгода многое могло измениться. Ты уверена, что не окажешься в опасности, когда объявишь о себе вдали от родины? Все давно похоронили тебя. Будет куда спокойней, если никто до самой Ассирии не узнает о том, кто ты на самом деле. Да и кому помешают две нищенки, странствующие по свету?
* * *
В солнечное утро первого дня месяца элул на двадцать третьем году правления Син-аххе-риба[2] Шаммурат, любимая и единственная жена Аби-Рамы, покинула дворец ради самого невинного удовольствия, которое только может доставить себе женщина ее положения: она отправилась на рынок, зная, что в Изаллу прибыл богатый караван из Урарту.
— Почему ты так поступаешь, дорогая? — каждый раз пытался отговорить ее от подобных вылазок муж. — В этом нет никакой необходимости: все лучшее, что могут привезти торговцы, окажется у нас не сегодня так завтра. А бродить по рынку среди разношерстной толпы, пусть и в сопровождении охраны, всегда небезопасно.
Но разве мужчина может понять нетерпение женщины, когда речь идет о драгоценностях, дорогих тканях или диковинных вещицах!
[2]