До начала необычного зрелища остаются считанные минуты. К центру бегового поля подъезжает автомобиль. За рулем Михаил Ефимов. Вот он затормозил. Со всех сторон к автомобилю бегут фотографы. Отдав короткое распоряжение вывести аэроплан из парусинового ангара, Ефимов подходит к своим бывшим сослуживцам — железнодорожникам, здоровается с ними. Рослый. Крепко сложен. Коротко стриженные русые волосы. Лицо простое, открытое, чуть вздернутый нос, улыбающиеся глаза.

Механик Родэ, француз, вместе с Ефимовым прибывший в Одессу из Мурмелона, сообщает авиатору, что все готово к полету, и тот идет к аппарату. Всем зрителям уже давно известно из газет, что это «Фарман-4» с мотором «Гном» мощностью в 50 лошадиных сил.

С деловитостью мастерового Ефимов еще раз осматривает аэроплан, обходя его кругом. Мимоходом тронул крыло. Удостоверился, что колеса хорошо накачаны. Повернул несколько раз хвостовые рули — не заедают. Кажется, все в порядке. Осмотревшись, выбирает место старта. Приветливо похлопав по плечу кого-то из приятелей, садится наконец на место пилота в передней части аэроплана. Ничем не огражден, открыт всем ветрам.

Зрители впились глазами в аэроплан — это чудо двадцатого века. Плоскости «Фармана» с желтоватым отливом, полупрозрачны. Позади объемистого бензинового бака расположен мотор. Поблескивают на солнце лопасти пропеллера. Сам аппарат покоится на тележке с колесами типа велосипедных. Многие вслух высказывают сомнение, сможет ли эта махина в тридцать пудов весом хотя бы минуту продержаться в воздухе.

Механик Родэ — ростом под стать Ефимову — готовит мотор к запуску, прокручивая пропеллер руками. Пилот включает зажигание. Раздается треск. Это ожил двигатель. Удерживаемый сзади за хвост солдатами, аэроплан слегка подрагивает. Убедившись, что двигатель работает нормально, авиатор поднимает руку, и солдаты отбегают в стороны.

Гул мотора усилился. Аппарат тронулся с места и покатился по дорожке. Вздох изумления проносится по ипподрому: машина отделилась от земли! Выше, выше… Аэроплан летит вдоль трибун. Публику охватывает восторг. Гремит «ура!». Авиатор делает три круга на тридцатиметровой высоте, сбавляет газ и плавно приземляется.

Толпа плотным кольцом обступила аппарат. Один из членов комитета аэроклуба надевает на Ефимова лавровый венок с надписью на голубой ленте: «Первому русскому авиатору». Ипподром бушует. Хроникер на следующий день так описывает этот момент: «Народ, тот самый народ, из которого вышел Ефимов, подымает его на руки и несет».

Несколько минут спустя самолет снова в воздухе. Подымается еще выше, описывая круги за пределами ипподрома. Безбилетные зрители, облепившие стены находящегося рядом кладбища, встречают аэроплан громким «ура!»…

Тронутый восторженным приемом земляков, Ефимов решает совершить еще три полета. Два из них с пассажирами: президентом аэроклуба Анатрой, а затем с банкиром Ксидиасом, финансировавшим это мероприятие.

Каждый раз пилот блестяще демонстрирует все новые грани своего мастерства. Особенно удачны последние полеты, во время которых аэроплан достиг высоты ста метров. «Ефимов доказал, — писал потом репортер, — что он не только блестящий авиатор, но и смельчак… Поднявшись над ипподромом… перелетает здание Кадетского корпуса, над которым проделывает рискованный поворот, направляется к тюрьме… проносится над ее крышей, направляется мимо кладбища за город, через десять минут возвращается… Замечательны крутые повороты в воздухе, доставившие Ефимову известность… Пролетев три круга и начав четвертый… Ефимов сделал поразительный по красоте резкий поворот и приземлился у главных трибун».

Программа полетов завершается. Пилота снова подхватывают на руки. Ипподром содрогается от оваций. Вверх летят шапки. Одесситы воздают почести земляку!

Михаил хочет что-то сказать в ответ на приветствия. Только и смог вымолвить:

— Большое спасибо за теплый прием!

Героя дня и устроителей зрелища атакуют газетчики. Президента аэроклуба Анатру спрашивают, что он чувствовал, поднимаясь с Ефимовым в воздух. Первый в России пассажир аэроплана ответил:

— Я привык к воздушным шарам, но на аэроплане испытал совершенно новое чувство — гордость за человека, одержавшего победу над воздушной стихией. Трудно передать, какой восторг охватил меня, когда мы оторвались от земли и плавно понеслись по воздуху туда, куда хотел авиатор…

Такой же вопрос задают Ксидиасу. Банкир еще явно не оправился от перепуга, но пытается отшутиться:

— Посмотрел я на публику и понял: будет хороший сбор. Только не мог сообразить, кому же он достанется, если со мной и Ефимовым произойдет катастрофа…

Механик Родэ высказывает искреннее удивление: