— Как чувствует себя царица? — спросил у первого министра Син-аххе-риб после обычных поклонов и славословий в его честь.
Мардук-нацир, древний и величественный, как горы Тавра, с непропорционально большой головой, которая тряслась, словно ее наполнили студнем, с отвисшими щеками, заговорил тонким голосом:
— Мой господин, я не видел ее несколько дней. Когда в столице узнали о поражении Арад-бел-ита…
— Когда узнали о поражении — или о том, что мой сын встал во главе армии? — перебил его царь.
— Оба известия пришли одновременно, — стушевался главный министр.
На помощь абаракку пришел Табшар-Ашшур. Месяц назад Син-аххе-риб назначил этого вельможу на должность министра своего двора, отправив на плаху его предшественника по обвинению в растрате. По ложному обвинению. Истинная же причина крылась в том, что сановник давно стал доверенным лицом царицы Закуту и царя это в конце концов разозлило.
Табшар-Ашшур, старший сын царского глашатая Шульмубэла, — высокий, болезненно худой, с длинной шеей и вытянутым крючковатым носом молодой человек — говорил гнусаво, взвешивая каждое слово:
— Мой господин, царица расстроена… и поражением своего любимого пасынка, и невниманием повелителя к ее сыну Ашшур-аха-иддину.
— Кто ее посещал за время моего отсутствия?
— Жрецы Адад-шум-уцур, Ашариду и Набу-аххе-риб…
— Набу-аххе-риб? — царь удивился: воспитатель Ашшур-аха-иддина не встречался с царицей с тех пор, как ее сын отказался от мысли стать одним из верховных жрецов Ассирии[10]. — Они ведь были в ссоре… И что привело его в Ниневию? Он приехал по ее просьбе или по собственной прихоти?
— Мне показалось, что для царицы этот визит также был неожиданностью… Расстались они хорошо, по-дружески.
— Кто кроме жрецов?
— Наместники Харрана[11], Самалли[12] и Ниневии…
— Как! Набу-дини-эпиша? И этот хитрый лис туда же, — усмехнулся в бороду владыка Ассирии. — Что слышно из Элама? Как поживает мой дорогой брат Хумпанхалташ[13]? — Син-аххе-риб не скрывал иронии, называя царя Элама[14] своим братом.
— Твой посланник вернулся из Суз[15] два дня назад. Хумпанхалташ не будет ни воевать, ни помогать нашим врагам.
— Ты радуешь меня хорошими новостями…
В город въезжали через северные ворота. По обе стороны дороги стояла стража, сдерживавшая пеструю многоликую толпу, которая искренне радовалась возвращению царя из удачного похода на Тиль-Гаримму. Увы, скоро она узнает и о неудаче Арад-бел-ита.
Здесь были чиновники — ибо нигде не жило столько государевых людей, как в столице Ассирии; торговцы, слетавшиеся в Ниневию как пчелы на мед; свободные общинники-землевладельцы — опора царской власти и ассирийской мощи; ремесленники: кузнецы, гончары, столяры, виноделы, пивовары и прочий люд, чей труд так необходим, но мало уважаем; даже рабы, старавшиеся уйти в тень, чтобы не попасться под горячую руку внутренней стражи. Те, кто отличался достатком, надели тунику подлиннее из дорогой материи, с поясом или без, высокие башмаки с ремешками или сандалии побогаче, бедняки — домотканую рубашку-канди по бедра или до колен и тоже сандалии, только поплоше.
Женщины нарядились в длинные прямые платья из тонких узорчатых тканей с множеством складок и непременно прикрыли лица, кутаясь в накидку, чтобы не обвинили в нескромности и не приняли за шлюх. Модницы вплели в прически золотые и серебряные ленты, надели лазуритовые или сердоликовые бусы, хвастали друг перед другом дорогими серьгами, ожерельями из агата, яшмы, нефрита, различными амулетами в виде фигурок животных, костюмы скреплялись булавками из благородных металлов, рукава были расшиты сердоликовым, лазуритовым и золотым бисером.
Радовались же все возвращению царя и его победе потому, что это означало долгие празднества, обильное угощение, вино и пиво, игры, петушиные бои, состязания борцов, наездников, появление на улицах распутных женщин в большом количестве, песни и танцы, и три или четыре дня всеобщего безделья, веселье и пьянку.
Наместник Ниневии Набу-дини-эпиша, главный распорядитель пира, встречал царя за городскими стенами, но Син-аххе-риб холодно посмотрел сквозь него и с доброжелательной улыбкой на устах обратился к Нимроду, своему колесничему. Обычно они говорили о лошадях: у кого они лучше, кто что приобрел, какую диковинку, или об ассирийской коннице. Сейчас же они стали обсуждать колесницу наместника.
— Повозка слишком тяжелая. Из чего она сделана? — обратил внимание царь.
— Из красного дерева, мой повелитель. А того количества золота, в которое она закована, хватило бы на три ассирийских трона.
— Наверное, это тешит его властолюбие. Может, нам вызвать его на состязание?
[10]
[11]
[12]
[13]
[14]
[15]