— Костюм в чехле висит, — не оборачиваясь, ответил Вовка. — Ну, Хлыст! Ну, темнила! Нормально отработал, братан?

— А хуй его знает, — пожал плечами Китаец. — Я не проверял. Телек включи вечером, там скажут. Далеко еще до точки?

— Нет, — покачал головой Вовка. — Через пару километров есть проулок один, туда две глухие стены выходят. Там и разбежимся.

— Что с мотоциклом и одеждой будет? — нервно спросил Китаец. — И со стволом?

— То же, что и с моими мигалками, и цифрой 03 на боку, — хмыкнул Карась. — Будь спок, утилизируем. Когда ждать назад, Димон?

— Как только, так сразу, — туманно ответил Китаец, который уже сидел, одетый в синий костюм и белоснежную рубашку. Он прижимал к себе портфель. — И я не Димон. Я есть господин У Джин. Я есть плёхо говорить по-русски!

— Давай, быстро! — скомандовал Карась, который свернул в какую-то подворотню. — Вроде чисто. Бывай, братан! У Джин! Еще бы вискарем обозвался. Обоссаться можно!

* * *

Я торчал в вип-ложе стадиона Лужники, и бездумным взглядом смотрел на бегающих по полю игроков. Мне было не до них, потому что я сидел как на иголках и то и дело поглядывал на часы. Ну, когда же? Вот! Народ в ложе забегал, засуетился и бросился к телевизору, что стоял в комнате позади.

Однако! Мы сорвали джек-пот. В машине с Соросом ехал Аарон Гирш, собственной персоной, и заряда тротила хватило на них обоих. Прямо как в той поговорке: не было ни копья, да вдруг алтын. А устранение главного переговорщика в сделке с СНК меняет расклад полностью. Если раньше я думал лишь отсрочить неизбежное, запутав все заячьими петлями, то теперь передо мной замаячил неиллюзорный шанс соскочить.

Да-а… Сегодня телевизор можно включать в любое время, ведь все каналы с разных ракурсов транслировали одно и то же: Софийскую набережную, искореженный Мерседес, свалку из автомобилей и случайных прохожих, который несли такую пургу, что я пару раз чуть не всплакнул от смеха. Фишка с майкой сыграла нам на руку. Серп и молот в белом круге, символ нацболов, увидели все без исключения. А вот то, что убийца был в шлеме, для некоторых свидетелей оказалось совершенно неочевидным. Его внешность описывали все кому не лень, не скупясь на подробности. Некоторые откровенно врали, дорвавшись до микрофона. У меня сложилось ощущение, что на это убийство продавали билеты, так много различных людей дали свои комментарии. За два часа я насчитал человек сорок очевидцев. Лишь одна интеллигентного вида бабулька, живущая неподалеку, заставила меня напрячься.

— Скорая это! Говорю я вам, это все скорая! — уверенно заявила она. — Тот бугай мне сказал, что в пятнадцатую приехал, к Марье Михайловне, и я зашла к ней! Не вызывала она скорую! У нее аритмия и диабет сахарный…

— Женщина, спасибо, — нервно отреагировал корреспондент, и старушка исчезла из кадра. Да, прямой эфир — это зло. А внимательные старушки, которым на пенсии делать не хрена — зло еще большее. Надо же, из-за какой ерунды все сорваться может.

Впрочем, когда журналисты тему самого убийства обсосали до косточек, в ход пошли эксперты, депутаты и политики всех мастей. От рыдающих демократов до отморозков из националистических движений, которые откровенно наслаждались происходящим, испуская в эфир клубы тонких намеков. Им очень хотелось примазаться к этому эпохальному событию и, по возможности, за это не сесть. Они лезли в каждый кадр, пытаясь урвать толику бесплатного эфира на федеральном канале. А вот представители органов власти были серьезны и взвешены. Они сурово шевелили бровями, рассказывали про успехи следствия и обещали неминуемую кару виновному.

Рядом зазвонил телефон, и я даже подпрыгнул от неожиданности, с трудом собираясь с духом. Вот блин, так ведь заикой остаться можно.

— У аппарата!

— Сергей! Телевизор включил? — Гох не стал представляться.

— Конечно, даже футбол бросил смотреть, — честно ответил я. — Охренеть можно. Что компетентные органы говорят?

— Хуйню в основном говорят, — хмуро ответил Гох. — Пошли Лимонова брать с утра, представляешь! Нацболы, эти придурки, позавчера приемную Минфина штурмом взять хотели.

— И что? — я даже привстал. — Это они?

— Да Лимонов ничего особо не отрицает, — в голосе Гоха слышалась вселенская скорбь. — Точнее, он говорит, что этого не делал, но сам поступок горячо одобряет. Ибо смерть представителя мирового империализма — это благо для каждого настоящего труженика. Ну не дебил?

— И не говори, — посочувствовал я.

— Ну, ничего, — зловеще прошипел Гох. — Там его боевиков в работу взяли, и по слухам, кто-то уже раскололся. У одного гранату нашли, представляешь!

— Да ладно? — я нервно заходил по комнате. — Неужели наши органы работать научились?

— Сам удивляюсь. Да! Я чего звонил! Документы на мидовский особняк готовы. Можешь забирать, — ответил Гох и повесил трубку.