– Уже слышала новости, да? Чудо, что меня отпустили домой, – в ее голосе смешались злость и безразличие. Она говорила так, будто решила, что все уже потеряно, но в то же время, не могла перестать злиться на то, как устроен мир. – Им лишь бы обвинить кого-то. Меня, например. Почему бы и нет?

Я хранила молчание, давая ей высказаться, выплеснуть все эмоции, весь гнев и обиду. Когда же мы оказались за кухонным столом, она резко замолчала и удивленно посмотрела на меня.

– А зачем ты пришла?

– Попросить тебя рассказать твой секрет.

Она подскочила со стула и бросила на меня яростный взгляд.

– Ты с ними заодно?

– Я хочу помочь тебе, а не им. Расскажи мне, что случилось, и мы вместе придумаем, как поступить дальше.

Яна пристально изучающе смотрела на меня. Вряд ли по моему лицу можно понять, блефую я или нет, но через пару минут она заметно расслабилась и села обратно.

– Пусть и дальше тратят на это свое время, все равно ничего не узнают, – она недовольно фыркнула. Видеть ее такой мне прежде не доводилось.

– Я не узнаю тебя, Яна, – мне понадобилось много смелости, чтобы признаться ей в этом.

– В каком смысле?

– Сейчас ты ведешь себя обозленно, пытаясь сохранить свою тайну. Похоже, это что-то плохое, да?

Неожиданно она положила голову на сложенные на столе руки и тихо заплакала.

– Моя жизнь, – сказала она сквозь всхлипы, – в любом случае будет кончена. Не могу жить с этим грузом, Ева, но и избавиться от него не в состоянии.

– Неужели нет никакого решения? – я положила руку на ее спину.

Она ничего не ответила, продолжив плакать. А я все думала и думала, пытаясь понять, что же такое ужасное, она могла сделать. Из-за какого секрета человек станет настолько сильно рисковать, даже позволит сделать себя подозреваемым в убийстве, которого явно не совершал. Только если…

– Это сделала ты, да? – спросила я у нее, но она никак не отреагировала. – Ты заступилась за убийцу Филиппа на собрании. Сказала, что у него могли быть мотивы.

Яна подняла голову и посмотрела на меня со страдальческим выражением лица. Казалось, она сейчас заревет, как бешеный зверь, разорвет саму себя на части, лишь бы только это прекратилось.

– Ты не убийцу Липпа пыталась оправдать. Ты говорила о себе, да? – мне не требовалось никакого подтверждения, ее возобновившаяся истерика все сказала за нее.

Яна снова упала на стол и зарыдала с новой силой. Она издавала нечеловеческие вопли, сжимала руки в кулаки так сильно, что ногти до крови впивались в кожу. Я пыталась ее успокоить, но она не реагировала на мои прикосновения. Больше для нее ничего не существовало – она осталась наедине с тем, что сделала много лет назад.

Где-то через час она успокоилась. У нее не осталось сил, чтобы сопротивляться и спорить со мной. Когда Яна перестала плакать, она первым делом посмотрела на меня и уверенно кивнула.

– Да, это была я.

На главный вопрос ответа не последовало, и я решила сама его задать.

– Почему?

Она посмотрела куда-то в сторону совершенно новым взглядом. Такие взгляды появляются у тех, кто достиг такого отчаянья, когда уже ничего не страшно, когда сама смерть кажется великим благом.

– Знаешь, мои родители – далеко не святые. Моя мать – помешанная на дисциплине истеричка. Она била меня за плохие оценки, била за беспорядок в комнате, била за грязную посуду, била за неряшливый внешний вид, била за общение не с теми людьми, била просто так, потому что проснулась в плохом настроении. Отец… Он не был жесток со мной, но и не заступался. Зато постоянно приводил в мамино отсутствие в наш дом других женщин. Его мое присутствие ни капли не смущало. Какое клише – иметь таких родителей, да? Сейчас-то они другие люди, делают вид, что ничего из этого никогда не происходило. Иногда они так смотрят на меня, что я сомневаюсь в своей адекватности. Они ведут себя так, будто это – мои выдумки или бредовые сновидения.

– Ты желала им смерти? – спросила я тихо-тихо, боясь спугнуть ее открытость.

– Не просто желала, но и попыталась их убить. Во мне, несмотря на все, что они сделали, не хватило жестокости, чтобы взять нож и зарезать их во сне. Мне хватило смелости лишь на поджог, но когда начался пожар, я испугалась и вернулась в дом, чтобы разбудить родителей. Для них это стало хорошей встряской. Их сильно напугала перспектива сгореть заживо. После этого они изменились: сплотились в восстановлении дома, мама перестала меня шпынять, а отец, может, и продолжал ей изменять, но уже не на моих глазах. Я так и не набралась храбрости им признаться…

– После этого у тебя появились проблемы?

– Ох, Ева, – Яна громко вздохнула, – иногда мне кажется, что они у меня с самого рождения. Я подожгла дом с родителями внутри – разве в тот момент я была здорова? Вряд ли.

– Но причем здесь Филипп? Как он узнал об этом?