- А вы… - осекаюсь, не закончив фразу.
Растерянно изучаю мужчину, который мирно спит, сложив руки на груди и запрокинув голову. Поза неудобная, словно он отключился внезапно, и я понятия не имею, в какой именно момент. Одинцов слышал мои рекомендации? Судя по неопределенному мычанию вместо ответов… вряд ли он что-нибудь вспомнит, когда проснется.
Лекарства Гордей все-таки выпил – и это плюс. Однако минус в том, что он по-прежнему горит. На цыпочках подхожу ближе, склоняюсь над ним и костяшками пальцев касаюсь лба.
Кипяток…
Краем глаза посматриваю на Алиску, которая ворочается и кряхтит сквозь сон, продолжает чмокать губами. Ее бы не мешало напоить. Интересно, когда у нее кормление по графику? И где детская смесь?
Разбудить бы отца… Но он в таком состоянии, что его, кажется, и выстрелом из пушки не поднимешь.
- Хм, и что мне с вами делать? – растерянно шепчу.
Глава 3
Гордей
Писк кардиомонитора пронзает слух и разрывает барабанные перепонки в лохмотья. Спасительная глухота не наступает. Звук проникает глубже, бьет в каждый орган, резонирует по венам, наполняет клетки безысходностью. Открываю рот в нем крике, но лишь хватаю губами воздух. Ловлю руками пустоту, сжимаю кулаки до хруста костяшек, который тоже не слышен – только чувствуется. Ломаются суставы, ломается сердце, ломаюсь… я.
Ее не вернуть… Прямая линия…
Я должен был, но не смог. А она мне доверилась… Все, что мне осталось, - бесконечный ночной кошмар на повторе.
Три недели кромешного ада. Единственный луч света в конце тоннеля – наша дочь. Частичка ее и… причина смерти. Люблю и ненавижу. Готов убить себя за это, но нельзя.
Придется жить… ради них обеих.
Сквозь боль и туман прорывается тонкий детский плач, и я мгновенно распахиваю глаза. Подаюсь корпусом вперед, не до конца разделяя сон и реальность, и спотыкаюсь взглядом о женский силуэт, склонившийся над детской кроваткой.
На автопилоте поднимаюсь и, с трудом передвигая ватные ноги, бреду к ней. Сегодня мой кошмар затянулся, стал почти осязаемым и обрел продолжение.
Понимаю, что она ненастоящая, но малодушно отгоняю эту мысль.
Я дико скучаю...
Я устал. Я сдох и постепенно разлагаюсь без нее… Поэтому протягиваю руку, чтобы дотронуться хотя бы во сне.
- Алиса? – с болью выталкиваю из груди ее имя. Кончики пальцев упираются в острую лопатку. Реальный контакт прошибает меня током и заставляет дернуться.
Что за черт?!
Призрак оборачивается как раз в тот момент, когда глаза привыкают к полумраку. Образ жены стирается, и я различаю черты лица девушки, которая кажется мне смутно знакомой.
- Алисе лучше, жар спадает, - кивает она с мягкой улыбкой, отступая и пуская меня к дочери. Думает, я звал ее… Пусть так.
Медленно прихожу в себя, вспоминая события этого дня. Дотошная соседка на площадке, плачущая дочка на моих руках, незнакомка, появившаяся из ниоткуда, но очень вовремя.
- Виктория… Богданова, - восстанавливаю имя молоденького педиатра в измученном болезнью мозгу. Надавливаю пальцами на виски и массирую до ярких пятен перед глазами.
До чего же хреново! На ногах едва стою… Размяв затекшую шею, выпрямляюсь и стараюсь держать невозмутимый вид. Сложно. Хочется рухнуть, уснуть и… не проснуться.
- Все так запущено? – произносит Вика с толикой иронии, чтобы разрядить атмосферу, но в мелодичном голосе проскальзывают беспокойные интонации. Ее жалость коробит. - Вас до сих пор лихорадит?
Включив ночник, она вскидывает руку, наводит на меня термометр, как пистолет, и целится прямо в лоб. Мельком бросаю взгляд в окно – на улице непроглядная тьма.
Который час? Впервые я так отрубился.
- Как долго я спал? Надо было разбудить, - укоризненно кидаю, пока детский врач измеряет температуру великовозрастному мужику. Свожу брови к переносице, поднимаю взгляд на инфракрасный луч – и небрежно отмахиваюсь как раз в тот момент, когда звучит сигнал.
- Тридцать семь и девять, - проговаривает одними губами, удовлетворенно кивает сама себе, а потом отвечает на мои вопросы: - Несколько часов. Если честно, я пыталась вас будить. Потом еще посудой гремела на кухне в поисках детского питания. Алиску подняла, а вас – нет, - разводит руками, в одной из которых держит пустую бутылочку.