- Платно не всегда значит качественно, - произносит истину, с которой я тоже отчасти согласна. Среди частных врачей не меньше бездарей, чем в рядах государственных. Все зависит от конкретного человека и степени его ответственности.

- Я сама с ребенком справлюсь, идите в душ, - смело приказываю, многозначительно покосившись на его обнаженный торс, покрытый бисеринками пота.

Гордей медлит. Не слушается. Невероятно упертый и твердолобый.

- Позже, - рвано отрезает. Он начинает раздражать даже меня, стойкую и уравновешенную от природы. Как его коллеги выдерживают? Или только мне выпала честь лицезреть Одинцова настоящим? Говорят, болезнь вскрывает истинное лицо человека. И его характер. Так вот, у Гордея он отвратительный.

– Я вас к малышке в таком виде не подпущу. Антисанитария, - перехожу в нападение. Все равно он не реагирует, будто врос в пол и пустил корни, как вековой дуб. - Не переживайте, если я ограблю квартиру или вдруг похищу ваше плачущее сокровище, вы теперь знаете, где меня искать, - шутливо добавляю, бережно переодевая Алиску. Нежно провожу пальцами по ее бокам вниз, вынуждая вытянуть ножки. – Поверьте мне, когда я уйду, у вас не будет времени на душ. Пользуйтесь, пока я добрая.

В нем словно ломается что-то. Глаза цвета ртути из разбитого градусника и такие же токсично-опасные кружат по мне, препарируя без скальпеля. Переключаются на ребенка. Оценив риски, мужчина со скрипом покоряется.

- Я мигом.

Быстро шагает к двери, по пути прихватывая с полки шкафа чистые штаны и футболку.

Убеждаюсь, что Гордей слов на ветер не бросает, когда несколько минут спустя он появляется на пороге комнаты. Свежий, распаренный, приносит с собой приятный аромат травяного шампуня. Выглядит немного бодрее, но глаза все равно красные.

- Ого, как в армии, - не скрываю удивления. Я даже ничего с Алиской толком сделать не успела, лишь лекарства подготовила.

- Не служил, у нас была военная кафедра в меде, - равнодушно бросает, опускается в кресло, вальяжно развалившись в нем и вытирая полотенцем мокрый затылок. Короткие жесткие волосы после душа торчат перьями в разные стороны, а ему плевать. Сидит, как царь, и изучает меня, будто свою подданную.

- Примите это, а завтра терапевта к вам знакомого пришлю, - командую, оставляя на тумбочке рядом с ним таблетки и воду.

Перекинув полотенце через плечо, он нехотя берет стакан. Крутит его в руке, не сделав ни глотка. Вздохнув, я возвращаюсь к маленькой пациентке, чтобы не смущать упрямого старшего.

- Так, смотрите, я распишу названия лекарств, дозировку и время приема. Также оставлю вам свой номер телефона, если возникнут вопросы. Звоните в любое время суток, - комментирую каждое свое действие, не оглядываясь на Одинцова. – Измеряйте температуру каждый час, давайте больше воды.

Аккуратно беру полусонную, измученную кроху на руки, прижимаю к себе, ощущая, как она на врожденных инстинктах ищет грудь и воодушевленно слюнявит мне блузку. На доли секунды застываю в таком положении. Уголки губ упрямо ползут вверх, сердце барабанит в ребра, разгоняя горячую патоку по венам. Невольно вбираю носом сладкий детский запах.

Очнувшись, укладываю Алиску в кроватку. Надеюсь, Одинцов не заметил моего странного поведения или не придал ему значения. Дело в том, что с новорожденным младенцем я сталкиваюсь в своей практике впервые - до этого были детки чуть постарше.

Господи, ей всего три недельки… А она уже осталась без матери. Никогда не увидит ее, не услышит колыбельную, не узнает тепла, ласки и заботы. Отец не сможет заменить обоих родителей, как бы ни старался, тем более, если он в отчаянии и депрессии.

Бедная Алиса…

Покачиваю кровать с маятником, и она практически сразу засыпает под действием лекарств.

Недюжинным усилием воли заставляю себя отойти от нее. Мысленно прячу неуместные эмоции в глубине души. Недаром отец твердит, что они мешают врачу выполнять свою работу. Я почти расклеилась, поэтому прогоняю женщину-мать прочь, оставляя себе образ медика.

- Минут пятнадцать подожду, чтобы проверить, спадет ли температура, - засекаю время, обхватив большим и указательным пальцами циферблат серебряных наручных часов, подаренных мне отцом в день выпуска из мединститута. Под римской цифрой «двенадцать» чаша со змеей, а на обороте – фамильная гравировка. – Завтра утром перед работой заеду к вам.

Поправляю и застегиваю пиджак, чтобы спрятать мокрые пятнышки на груди, которые оставила мне на память Алиса. Впервые за долгое время оборачиваюсь и наконец-то решаюсь посмотреть Гордею в глаза, но… они закрыты.