Я никогда не был наивным оптимистичным идиотом. Напротив — мой взгляд на мир всегда склонялся в сторону деятельного пессимизма. Что-то вроде «дерьмо случается обязательно, но это повод работать еще больше». Так что иллюзий по поводу своего положения я не питал: жить три жизни сразу у меня уже не получалось, я откровенно не вытягивал, даже не смотря на то, что являлся трехголовым чудом-юдом. Уметь бы располовиниваться на три половинки, тогда — дракона бы посылал в хтонь, на Сыскной приказ ишачить, Гошу — в Горынь, за хозяйством следить, а сам бы уроки вел.

Я прекрасно понимал: в итоге чаша терпения переполнится, и за меня возьмутся всерьез. И, возможно, это произойдет уже очень скоро. А далее — война, огонь, случайные жертвы кругом. Пострадавшие люди и нелюди, которые когда-то мне помогли, или просто — были рядом… Статус земщины вроде как предусматривал для меня некоторое прикрытие от мести магов, и ЧП, объявленное Зборовским, этому сильно способствовало, но вечно так продолжаться не могло. Если я хотел жить спокойно, работать, учить детей, то, похоже, нужно было или решать вопрос радикально — то есть, действовать по плану царевича Федора и каленым железом выжигать дурные панские амбиции.

Или — делать по-моему, то есть — играть в Дамблдора. Я хотел превратиться в некую священную корову, курицу, несущую золотые яйца, или антилопу, которая испражняется монетами. Стать настолько ценным, чтобы никому и в голову не пришло цыкать на меня зубом. А самое ценное в этом мире — магия. Значит — инициации.

Я уже обобщал опыт — пока только в своем мозгу, примерно представлял себе, как с моей подачи можно увеличить число молодых магов, сделать количество инициации не просто заметным, а — значительным в рамках всего Великого Княжества, а то и всего Государства Российского. Мне нужно было свое учебное заведение! Я чуть голову не сломал, думая над его концепцией, и придумал пока только то, что рассказал Вишневецкой: летний лагерь, на манер большого благотворительного скаутского турслета. И если название «скауты» тут считалось авалонским и не очень приветствовалось, то, например «партизаны» — это звучит очень по-белорусски. Здешние мои соотечественники тоже отличились в ходе истории: прятаться по лесам, лупить по голове, отстреливать и взрывать незванных любителей «курки, яйка и млека» тут тоже считалось национальным спортом белорусов.

Программа партизанского слета должна была включать в себя кучу всего прикладного-туристического, краеведческого, есествоиспытательского, музыкально-танцевального… И я уже заручился поддержкой кое-кого из коллег-педагогов, например — Элессаров был руками и ногами «за». Ребята-нулевки из «Зеро», думаю, тоже согласятся подработать экспертами по выживанию, инструкторами по спортивной и туристской подготовке… Кто может справиться лучше нулевки с потенциальными волшебниками?

А еще — мне были нужны маги. Одна кандидатура у меня имелась, но нужно было больше, много больше!

Мне хотелось, чтобы после окончания летней смены ребята только и мечтали о том, как приедут в Горынь в следующем году! А услышав о том, что в Горыни открывается старшая школа, колледж, лицей (бес знает как я назову учреждение по итогу), мальчишки и девчонки, юноши и девушки не мыслили никакого иного учебного заведения для поступления. Но это — дело не этого года, точно. Лагерь — для седьмых и восьмых классов, школа — для старших… Целая куча работы!

Все это время, сидя за столом, я чирикал в блокноте карандашом — рисовал циферки несуществующих пунктов эфемерного плана. Звонок Вишневецкой стал для меня настоящим светом в конце туннеля:

— Яся, солнце мое, как я рад тебя… Видеть, слышать, что угодно!

— Геор-р-ргий, ты меня пугаешь! — на экране телефона виднелось лицо девушки и задний план: она явно сидела внутри своего спорткара, но машина не ехала — была запаркована в каком-то крупном городе. В Чернигове? — Ты что вечером делаешь?

— Вообще-то я хотел заставить одну пьющую менталистку закрыть должок, — сказал я. — Если я не ошибаюсь — в мозгах Иеремии Михайловича Заславская поковырялась?

Лицо Ядвиги заметно потемнело. Обычно милое и приветливое, или — бесшабашно веселое, оно стало жестким, хищным, резким.

— Я убью ее, — сказала Вишневецкая. — Чес-слово.

— Стоп, стоп, — попробовал немножко разрядить ситуацию я. — Это ведь не она — убийца. Олельковичи были виноваты — Олельковичу я оторвал голову. Гольшанскому, кстати, тоже. И Пацу — но она была в шлеме, так что технически я еще и завязочки от шлема оторвал. А Заславская — она пошла на сотрудничество, и вообще…

— Что ты им оторвал⁈ — лицо из грозного мигом стало удивленным. — Когда ты успел? Пепеляев, тебя страшно оставлять одного!

А потом до нее дошло:

— Погоди, Заславская — что?.. Что ты с ней сделал? Ты пытал ее?