— Ручку-то она брала у меня! Оба раза! Видимо — старческий склероз, свою забыла, а вашу брать не хотела, — за стеклами очков, в глазах у деловитой кхазадки горели азартные огоньки.
Она полезла в ящик своего стола, нырнула туда едва ли не по пояс, бубня страшные гномские ругательства, никак не ассоциирующиеся с образом практически и-де-аль-но-го руководителя учреждения образования. Потом раздался торжествующий голос — и Гутцайт высунулась наружу, сжимая в руках самую обычную прозрачную шариковую ручку.
— Вот! Не мне вас учить, Георгий Серафимович: единица очень легко исправляется на четверку, семерку и десятку, тройка — на восьмерку, четверка — на семерку и девятку. Гоняйте их в хвост и в гриву, но чтобы заработано было честно! Мы тут не фальсификациями занимаемся, а учебным процессом и исправлением педагогических ошибок старших товарищей… Ферштейн?
— Яволь! — откликнулся я, едва ли не щелкнув каблуками. — Работать под вашим руководством — сплошное удовольствие.
— А-хм! — кажется, кхазадка смешалась. — Кстати! Довожу до вашего сведения: в нашу школу подали документы восемь Пеговых, пять Виловых, четыре Невских и один Тан.
— Так, — я почесал затылок. — Ну, предположим, Сапеги, Радзивилы и Волк-Ланевские — это понятные. Но Тан? Это что еще за фрукт?
— Это не фрукт. Это внебрачный сын Солтана, Александра Юрьевича. Или Пересвет-Солтана, если хотите. Его-то представлять не нужно? Фамилия известная! Сынок его — талантливый, между прочим. Первое место по шашкам в губернии! — она принялась перебирать папки на столе. — Я даже не знаю, ругать вас или хвалить… С одной стороны — такую прорву работы благодаря этим финансовым вливаниям закрыли, даже фасад зимой умудрились оштукатурить и ямочный ремонт на улице Куракина провести, с другой… Ну как мне с вами быть, Георгий Серафимович? Я же за детей боюсь! Видеонаблюдение, что ли, поставить? Так боюсь нарушу вашу методу — инициации закончатся, а меня потом сожрут…
— Кто сожрет? — сделал стойку я.
— А вы зайдите как-нибудь в народное просвещение, вас там наш ненаглядный начальник ждет-дожидается…
— А и зайду! — нахмурился я.
— А вы не гусарствуйте и не хмурьтесь. Под ваш пяток инициаций уже два человека докторские по педагогике пишут, и вся любимая наша вертикаль годовые премии получает. Как думаете, что будет, когда вы в Мозырский магический колледж уйдете?
— Показатели упадут, — произнес я самое страшное проклятье. — Но то, что уйду — это далеко не факт.
— Уйдете, — сказала Гутцайт безапелляционно. — Как раз экзамены летом примете — и все, ауф видерзеен. Ну, нечего тут антимонии разводить — идите работайте. Изобретайте способ, как отметки восьмому классу исправлять будете! И вот, возьмите — пришло положение о конкурсе ученических научных работ, это по вашей части. У вас три недели — что-нибудь придумаете.
Я поднимался к себе на третий этаж с несколькими листками распечаток в руках и думал о том, что конкурс — это хорошо. А безапелляционный тон директрисы — это плохо. У меня возникло чувство, что она прямо намекнула: не уйду сам — уволит. Эх, и я ее прекрасно понимал. Как говорил один из моих любимых персонажей интернет литературы: «Много хорошо плохо». Она хороший директор крепкой средней школы, и одна или две инициации в год — это просто замечательно, но…
Кашу маслом не испортишь? Это если в тарелку полкило сливочного не опрокинуть.
* * *
Честно говоря, я задумался. Остановился у дверей своего кабинета с этим положением о конкурсе, и пытался понять, что можно с него поиметь. Прикладная наука — это, в общем-то, не очень к гуманитариям. По крайней мере — не на школьном уровне. С другой стороны, есть кое-что наглядное и на обывательском уровне понятное: социология и социологические опросы, можно — с уклоном в злободневность и подростковую психологию… Только с кем браться-то за дело? Кузевич-то мой, и Легенькая уже с начала четверти магию изучают… Восьмиклашки есть толковые, но рановато пока за остросоциальные темы с ними браться — не потянут!
— Сука, сука, сука! — услышал я из мужского туалета знакомый голос, а потом раздался звук удара и громко хлопнула дверь туалетной кабинки.