Кивнула, скривившись из-за этого слова «Киря», но промолчала.

Голубев покачал головой и, задумавшись на минуту, продолжил:

— Совсем с ума посходили. Она же совсем старенькая. Негодяи. Много взяли?

— Немного, но самое ценное: ордена и медали.

— Да, жаль стариков: по статистике они страдают больше, чем остальные, от рук мошенников и воров, что, в общем-то, одно и то же.

— Да. Так что ты мне хотел сказать?

Помолчав немного, Макс огляделся, задержав взгляд на столике, где лежали буклеты с разными предложениями банков, и сказал о том, что я предполагала услышать и чего так боялась:

— Я люблю тебя, по-прежнему люблю. — Увидев, что собираюсь что-то произнести, он поднёс палец к губам: — Тсс-сс. Пожалуйста, помолчи и послушай. Можно сказать, специально сюда приехал с тобой поговорить, другого способа вытащить из той среды, где ты безнадёжно осела, не было.

Он начал издалека, с момента нашего с ним расставания.

Рассказал, что тяжело переживал уход матери, нашу с ним разлуку, считая меня предательницей, но и себя тоже к ангелам не причислял, винил за бездумные поступки.

С Милой он тоже прекратил всякое общение, хотя она ждала его сына — не мог простить, что сбила мать с толку, организовав со мной встречу, а потом, в сущности, своим поступком отправила её в могилу, передав за сделку ящик водки.

— Вообще, раньше не предполагала, что Мила способна на подлый поступок. Ошиблась, — вставила я.

— Разве это такой уж редкий случай среди подруг и друзей, когда нравятся одни и те же открытки, книги… парни и девушки? Но если в детстве близкие по духу люди могут отойти от стеллажа с единственной оставшейся книгой или с одной открыткой, то в юности, когда дело касается возлюбленного, готовы сражаться до последнего вздоха, идти на шантаж, подлость, лишь бы устранить соперницу. Так и Милка. — Это Макс вспомнил о том случае, когда мы в детстве с Милкой не стали покупать понравившуюся книгу, потому что она осталась в единственном экземпляре, решили: не доставайся же ты никому. Голубев тяжело вздохнул, снова, должно быть, переживая те дни, когда по вине подруги погибла мать.

Лишь после рождения сына Макс стал относиться к Миле более благосклонно, а ребёнка признал и записал на свою фамилию, но так на подруге и не женился.

Голубев продолжил строить карьеру, окунувшись в работу с головой, чтобы не было никаких мыслей о прежней жизни, обо мне.

Со временем даже перевёз всё семейство на Дальний Восток, ибо предложили место в футбольной команде, а потом — в администрации спортивного клуба.

Вскоре он экстерном окончил вуз. Меня это не удивило, ибо о способностях Макса в нашей школе ходили легенды и после окончания им учебного заведения.

Время бежало неумолимо, и в один прекрасный день Голубев вдруг понял, что уже не так больно, почувствовал, что за свои прежние действия и поступки не так стыдно, угрызения совести почти не мучают.

Иногда воспоминания терзали душу, но появился выбор, ибо можно было об этом совсем не думать, а жить настоящим.

Он загонял воспоминания всё дальше и дальше, даже научился с этим жить, научился справляться с тоской, изводя себя работой. И со временем смог спокойно листать фотографии в смартфоне, где мы счастливые и ещё влюблённые друг в друга.

Ничего в душе уже не ёкало, ничего не свербело. Вылечился, кажется.

Однако вместе с воспоминаниями обо мне ушла острота чувств, трепет, да и любовь тоже ушла.

Что такое любовь, он узнал только во времена общения со мной. Когда смотрел на меня, понимал, что не просто смотрит, а любуется, как произведением искусства. Ни с одной девушкой, женщиной потом такого не было.

И вот эта неожиданная встреча на парковке, всё снова перевернувшая, весь выстраиваемый годами уклад полетел в тартарары.

Как будто не было уже в жизни проходящих девушек и женщин, как будто между нами больше не стояло прошлое.

— Наверное, это и есть любовь безусловная, которая со временем может поутихнуть, но совсем не исчезнет никогда. И что с этим делать, я не знаю, — тихо признался Макс. — Но сказал, и, кажется, стало легче.

Я молчала: а что могла ответить? По-дружески успокоить, сказав, что вернётся к себе домой и снова обо всём забудет, в душе появится уют и гармония?

Но это только слова, если у Макса возникла необходимость излить душу, это не означает, что он ищет успокоения. А чего он ждёт? Прощения за свои поступки или поощрения?

Будто услышав мои мысли, Голубев продолжил:

— Поедем со мной, а? — Он, поймав, должно быть, мой ошарашенный взгляд, замахал руками: — Нет, не на Дальний Восток, а куда-нибудь в столицу, пока — в Москву или Питер, а потом — за границу. У меня есть деньги. Много.

— Нет, — коротко ответила я.