Хлестаков пренебрежительно машет рукой, как будто отметая ненужные сомнения.

– Может быть, друг мой, – протягивает он, словно раздумывая над словами. – Но здесь важно не что, а как мы подадим ситуацию.

Он скользит пальцами по краю стопки, потом легко её вращает, наблюдая за игрой света в стекле.

– Я знаю, что ты общался с тем остроухим иномирцем, который уже не раз создавал неприятности этому мальчишке-телепату.

Годунов напрягается, но Хлестаков лишь чуть улыбается и продолжает, не сводя с него взгляда:

– Если ты снова свяжешься с ним… расскажешь, что Филинов может получить наши земли… Разве не было бы неплохо, если бы эти земли вдруг оказались под нашествием иномирцев?

Годунов раздумывает, пытаясь уловить скрытый смысл, и, наконец, бросает короткий вопрос:

– И что это нам даст?

Хлестаков наполняет стопки, довольная ухмылка медленно расползается по его лицу.

– Если мальчишка Филинов увидит, что его старые родовые земли теперь не лакомый кусок, а гнездо проблем, захваченное иномирцами, он передумает их забирать.

Он делает паузу, протягивает Годунову полную стопку, и внимательно наблюдает за выражением лица боярина.

– Возможно, он даже сам попросит у Царя отдать Буян вместо проблемных земель.

Годунов не берет протянутую стопку. Тогда Хлестаков медленно ставит ее на стол, лёгкий стук звучит в тишине между ними.

Он расплывается в довольной ухмылке и, сцепив пальцы в замок, добавляет:

– А иномирцы потом отчалят сами. И тогда всё встанет на свои места, как и было.

Годунов сжимает в руке вилку так крепко, что та едва не гнётся. Он недоверчиво смотрит на Хлестакова, словно пытаясь заглянуть ему в душу.

– Правильно ли я тебя понимаю? Ты хочешь, чтобы иномирцы вторглись на наши земли?! В самое сердце Царства?!

Хлестаков, не меняя выражения лица, спокойно кивает. Он выглядит так, будто обсуждает цену мешка муки, а не возможное вторжение.

– Мы всё равно их лишимся, – пожимает он плечами. – Так пусть тогда иномирцы создадут там шумиху. Филиновым не захочется связываться с этим осиным гнездом, а мы сохраним земли за собой.

Он выжидательно смотрит на собеседника, давая Годунову время переварить план. Вдалеке официант роняет посуду, раздаётся звон фарфора и приглушённые извинения, но Годунов не замечает ничего вокруг. Он буравит Хлестакова тяжёлым взглядом.

– Ну и план…

Хлестаков, словно почувствовав момент, наклоняется ближе, его голос ленивый, но уверенный:

– А когда всё уляжется, – говорит он, не спеша, словно смакуя каждое слово, – мы договоримся, чтобы иномирцы ушли, и подадим это так, будто мы героически отбили территории.

Годунов тяжело вздыхает, нервно потирая лоб. Ему этот план не нравится. Он не хочет снова иметь дело с этим остроухим ублюдком, с этим Гагером…

Одна только мысль о нём вызывает неприятные мурашки по коже. Еле отделался от него в прошлый раз, а теперь снова…

Но жадность, чисто боярская жадность, не позволяла просто так отказаться от своего. Не отдавать родное, честно отобранное, а искать выход.

И Хлестаков его предложил.

Он смотрит на руки, сцепленные в замок. Однажды, когда он был моложе, его отец сказал ему: «Главное – не проиграть. Не важно, что ты делаешь, главное – сохранить своё». И разве сейчас речь не об этом?

Хлестаков наклоняется ближе.

– Ну, Федот Геннадьевич? Тебе ведь хочется сохранить земли, не так ли?

Наступает напряжённая пауза. Годунов смотрит на тёмное дно своей стопки. Затем, с тихим, почти беззвучным вздохом, кивает.

– Ладно. Так и быть. Я попробую связаться с лордом Гагером.

Хлестаков довольно улыбается, медленно берёт стопку, чуть наклоняя её в пальцах, наблюдая, как беленькая отражает тёплый свет ламп.

– Тогда вздрогнем.

Они чокаются, звон стекла врезается в тишину между ними. Годунов пьёт залпом, будто смывая сомнения, Хлестаков – медленно, с удовольствием. Они молча закусывают хрусткими огурцами.

* * *

Светка бросает взгляд на рыбака, ухмыляется.

– Нам это часто говорят, – фыркает она. – Ничего, не померли.

Бармен уже обслужил нас – разлил по кружкам пивасик из бутылок. Свежий, холодный, как первый день зимы, без всей этой модной хмелевой кислятины. Пахнет хлебушком, пенится ровно, одним словом – годнота.

Рыбак – жилистый, с потрёпанным загаром лицом, явно привык к ветру и воде, берёт кружку, поворачивает её в руке, будто оценивает. Затем, с видом древнего мудреца, изрекает:

– Ну, как знаете!

Делает паузу, а потом добавляет:

– Я, кстати, Серафим. Вздрогнем! За нового владыку Буяна! Не знаю уж, кого Царь поставит, но хуже прошлого осла уже быть не может.

Светка не спешит, смотрит на меня.