Я наклонился посмотреть, как называется то место, в которое мы должны проследовать. Нурлатынский острог. Точно! Именно про него Рома первым делом и спросил вчера.

Нурлатынский, так Нурлатынский. Острог, так острог. Вот только одно мне не нравилось: если я всё правильно понял, то добираться туда нам предстоит как раз через те места, в которых сейчас орудовала банда мятежных шахтёров с неизвестных мне рудников.

Хреново. Может быть, тогда не ходить мне с ними? Страшно, не страшно – это другой вопрос. Воевать мне с рудознатцами нечем, вот это проблема, так проблема.

Хозяйка принесла нам с поручиком по миске щей. Карте на столе места оставалось уже не так много, и я предложил Елизарычу её временно убрать. В принципе, всё что на ней можно было увидеть, я уже увидел.

Вернулся Раков. Вслед за ним пришёл и Прокопов. Хозяйка принесла три деревянные ложки и плошку с кусками ржаного хлеба, ойкнула и убежала. Алёшка уселся за стол, а сержант остался стоять. Видимо, садиться за один стол с господами офицерами ему не позволяла субординация. Или нечто подобное ей.

Я решил начать и встал, а то как-то нехорошо получается: я сижу, как барин, а Прокопов стоит, как провинившийся школьник.

– Скажи, Данилыч, ты вот сегодня утром с гонцом разговаривал, он что сказал? Кто напал на обоз на этот? Разбойники или другой кто-то?

Сержант на меня аж глаза выпучил:

– Дык, эта… знамо дело, разбойники. А хто ж ищщо?! Добрые-то люди, оне жа вот эдак-ту не нападают, а так, чтобы до смерти кого поубивать, так это уж и вовси… Разбойники, вашзрятство, как есть разбойники!

– Данилыч! То, что они разбойники, понятно. Ты вот что скажи: они местные или пришлые?

Тот снова поглядел на меня непонимающим взглядом:

– А не один ли чай хрен? – и сразу рот ладонью закрыл: – Звиняюсь, вашзрятство, само вырвалось!

Поручик, который в принципе-то разделял мнение своего сержанта на предмет однохренности территориальной принадлежности лихих людишек, и полагал её параллельной и фиолетовой, даже ультрафиолетовой, так вот этот самый поручик соорудил у себя на лице чрезвычайно сердитое выражение и раздражённо прикрикнул:

– ПРОКОПОВ!!! Ты смотри у меня! Ты с офицером разговариваешь, а не с торговкой на базаре!

– Виноват, вашзрятство! – сержант вытянулся по стойке «смирно». – Само как-ту вырвалось. Виноват. Ни сдиржалси.

– Смотри у меня! – прошипел поручик и очень грозно постучал пальцем по столу.

Сочтя экзекуцию законченной, я продолжил:

– Господин поручик считает, что это беглые каторжники, а я боюсь, как бы они степняками не оказались. Алексей Николаевич тоже полагает их беглыми, а ты что скажешь? Степняки это, или всё-таки беглые?

– Да не-е-е! Каки оне степняки?! Степняки оне… оне бы, вашзрятство, не оттоль бы пошли. Оне бы со степей бы и нагрянули. Да и чего им, степнякам-то, обоз-то ентот? Оне бы деревушку каку обнесли бы. Ту ж Балабановку. Аль Милютовку, – потупившись, он замотал головой: – Не-е-е! Балабановку! Она к йим ближее будет. Не степняки это. Да и мужичёнка йентот сказывал: лихие, стал быть, людишки. А ежели бы степняки были бы, он бы, мужичёнка-то йентот, значится, так бы и сказал. А раз не сказал, стал быть, не оне.

Значит, это не татаро-монголы? Уже хорошо. А то я тут сам себя всяческими Мамаевскими полчищами запугиваю, а это и не они совсем. Тогда получается, шахтёры восстали. Прямо из забоя.

Вошла хозяйка и принесла ещё две миски и ещё одну ложку.

Возникла неловкая пауза. Похоже, и Старинов, и Раков, и сам Прокопов осознавали, что сержанту не место за одним столом с офицерами. Хозяйка этого, скорее всего, не понимала и невольно поставила всех в затруднительное положение. Мне было жутко любопытно, как же всё разрешится?

– А Вы отчего ж, пообедать не садитесь? – простодушно спросила хозяйка у Данилыча. – Простынет всё.

И без того неудобная ситуация осложнилась ещё сильнее, потому что надо было что-то ответить. Я бы поступил просто: пригласил бы сержанта за стол, но это я, а Старинов такие широкие жесты совершать не спешил. Наверное, у него имеются свои, неведомые мне, резоны.

Но сержант сделал, на мой взгляд, довольно ловкий ход конём:

– Вашзрятство, – обратился он к поручику. – Дозвольте я плошечку-то с собой возьму? А уж апосля-то возверну. Всё честь по чести мытую чистую. А ложка-то у меня своя иметца.

Старинов милостиво разрешил:

– Вон хлеба ещё возьми.

Вошёл сам староста. Он принёс бутылку зелёного стекла, похоже, нам к обеду. Кто угодно мог догадаться, что в ней было налито.

– Чего ж так-ту? – сокрушённо спросила хозяйка у собирающего со стола выделенное ему продовольствие Данилыча.