– Во-во! – поддакнул староста. – Прямо вот как стоял, так, значится, и упал. Вот. Да. Мы ж попервой-то перепужались. Думали до смерти зашибся. Подбежали посмотреть-то, ан нет, кажись дышит. Ну, тут вона яво благородие-то возьми, да прикажи Вас сюда-то снести. Мы и снесли.

Ого! Вот, значит, как всё было? Что ж, похоже на правду. Я как-то по молодости лет решил нунчаками побаловаться. Крутил, крутил, а потом очнулся на полу как раз с такой вот характерной болью в затылке. Хорошо, что дома крутил, а не где-нибудь на улице. Неизвестно ещё сколько я тогда на полу-то провалялся. Кстати, а сейчас я долго в отключке был?

– Давно я так лежу? – спросил я у всех сразу.

Они опять переглянулись, наверное, снова решали, кто будут отвечать. Снова выпало поручику:

– Не шибко. Можно сказать, только принесли. Рушник тебе на голову повязали, ты почти тут же в себя и пришёл.

И это тоже походило на правду: полотенце на голове совсем ещё мокрое. Я его снял сложил покомпактнее и снова приложил к затылку.

Тонкое оно какое-то. Вот словно и не полотенце, а просто холстина какая-то. Хотя, здесь ведь не то что махровых полотенец, здесь и обычных армейских вафельных нет. Да и откуда бы им взяться тут, посреди двадцать пятого века от сотворения Рима?

Шишка, наверное, вырастет знатная. Ну а, чего вы хотели? Цеп – это вам не нунчаки! Как совсем недавно выяснилось, цеп — это и мне не нунчаки. Цеп, он поздоровее будет.

Ну, ладно, шишка шишкой, а игры в территориальную самооборону надо все-таки возобновить. Для достоверности. Ну и, чтоб никто не расслаблялся.

Так! А если все начальники здесь, то кто тогда войсками рулит?

– Господа хорошие, – слова эхом отозвались в голове. – Раз уж выяснилось, что я жив и сегодня ещё не умру, то давайте-ка вернёмся к нашему основному занятию, – в носу защипало, и я чихнул. – Какой ужас! – кажется я это в слух сказал. Да и неудивительно: такая резкая боль в затылке.

– Андрей! Ты чего? Болит? – всполошился поручик. – Ты эта… ежели голова болит, ты тогда полежи ещё. Мы и сами… если что…

Голос его как-то стих, а потом и вовсе сошёл на нет.

Ага! Сами они! Вот особенно «если что», то тут как раз только на них одних и полагаться можно. В смысле, с ними уже всё понятно: ни чё не смогут. Хотя, может, они сейчас про меня точно также думают. В конце концов, если я на глазах у такой большой толпы народа так опарафинился, то авторитет мой просто обязан был понести серьёзный урон. Надо идти восстанавливать. Доказать господам офицерам, да и гопоте этой сельскохозяйственной, что я всё-таки пластун из спецназа, а не навоз на лопате.

– Эта… – начал я, всё ещё кривясь от затылочной боли. – Господин поручик, насколько я помню, именно Вы у нас сейчас являетесь тут начальником гарнизона. Я ведь ничего не путаю? Вы ведь здесь у нас самый старший по званию офицер?

Елизарыч посерьёзнел и выпрямился:

– Совершенно верно. Здесь и теперь самый старший офицерский чин у меня. К чему Вы это всё, господин прапорщик?

– А раз так, то не смогли бы Вы, господин поручик, на правах начальника гарнизона и самого старшего офицера приказать подпоручику Ракову вернуться к порученной ему организации огневой точки? А то, не ровён час… Ну, Вы знаете, как там дальше…

Оба офицера в недоумении переглянулись. Потом Старинов сказал Ракову:

– Лёша, ты, правда, иди, наверное. Бесчинства закончились, Андрей, как видишь, в себя пришёл… Иди, продолжай там, а то, действительно, не ровён час… а мы все тут.

На лице подпоручика явственно читалась нешуточная внутренняя борьба досады со здравым смыслом. Здравый смысл одолел сомнения в правильности слов командира, и Алёшенька Николаевич, резко выпрямившись, коротко кивнул, развернулся на каблуках и молча вышел.

Данилыч, по ходу, давно служит, поскольку махом сообразил, что сейчас и его припашут. Поэтому заранее встал по стойке «смирно» и в таком положении принялся ожидать приказаний начальства.

Приказания? А какие могут быть приказания для Данилыча в сложившейся ситуации?

– Я так понимаю, с ополчением из местных крестьян у нас ничего теперь уже не получится? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь, но при этом как бы и у всех сразу.

В наступившей тишине я поочерёдно заглянул в глаза и старосте, и сержанту, и поручику. После пары минут молчания председатель сельсовета произнёс: