— Поездка в Одессу. А оттуда на пароходе или в Америку, или еще куда.

— Ну и болван же ты! — рассмеялса Бухголтин.— Милиция на первом же полустанке как миленьких снимет!

Шура обиделся:

— Не хочешь?

— Не собираюсь дурака являть,

— Ну и не надо.

А мы с Тарулиным тайком от всех и прежде всего от своих родителей начали готовиться к путешествию.

На помню, где раздобыли компас на коричневом ремешке, как для наручных часов. К нему прибавились два ножа: большой складной с ручкой из оленьего рога, доставшийся мне в наследство от отца, и «финка» Тарулина. И два пистолета-пугача с запасом патронов-пробок: бизона или тигра не убьешь, а шакала, например, отпугнуть выстрелами можно. Продукты на дорогу припасали вместе: сушили сухари, главным образом, из хлеба, полученного дома для завтраков. И все это хранили в картонной коробке у нас на чердака.

«Торжественное отбытие» экспедиции, по моему настоянию, назначили на воскресенье, за неделю до роспуска учеников «Червяковки» на летние каникулы. Настоял не без умысла: знал, что Иван Доминикович Манцевода наверняка постарается «обрадовать» маму моей переэкзаменовкой на осень, так что лучше заранее убраться от греха подальше.

Но торжественного отбытия не получилось. Накануне отбытия, в субботу, по дороге в театр мама зашла в школу и вечером после спектакля задала мне такую трепку, что на следующее утро сесть не мог.

А Тарулин исчез, захватив с собой компас, все наши сухари, свою «финку» и один пугач. Мой складной нож и второе «огнестрельное оружие» оставил в картонной коробке. В ней оказалась и записка, «Даже на улице было слышно, как ты орал,— написал он на клочке вырванной из тетради бумаги.— Значит, опять досталось. Если сможешь выбраться, догоняй. Встретимся в Одессе».

И мы встретились. Но не в Одессе, я в Минске: когда неприступно строгий милиционер привел домой чумазого, как беспризорника, насупленного Тарулина, снятого с товарного поезда на станции Борисов.

Хоть ты в школу после этого не ходи, не показывайся на глазе языкастым девчонкам! Так и слышались их ехидненькие шепотки: «Путешественники… Открыватели новых земель… Первопроходцы…» Но не девочки, а свой же одноклассник Колька Лапин оказался насмешливее и ехиднее всех. Едва увидев меня, он оглушительно свистнул в два пальца и издевательски заорал на весь класс:

— С легким паром, бесстрашный адмирал! Покажи, зажило пониже спины или нет?

Так и бросило меня к нему — врезать по растянутым от смеха губам! Но сжатую в кулак руку успел перехватить самый сильный из хлопцев, Саша Лойко.

— Не здесь,— негромко сказал он.— После уроков на сквере. Один на один.

Сквер был рядом со школой, там теперь троллейбусы сворачивают с проспекта имени Ленина к железнодорожному вокзалу и к камвольному комбинату. Туда и пошли.

Молча выстроились ребята плечом к плечу в круг. Мы с Колькой в середине. Саша Лойко взмахнул рукой.

И началось,..

Будто молотом, а не кулаком огрел меня Лапин по левому виску. В голове загудело, поплыли перед глазами в стремительной круговерти одетые весенней листвой вершины лип и кленов, и стало на миг темно и тихо. А едва очнулся, только хотел на ноги вскочить, как тут же второй сокрушительный удар. И вдруг сквозь нахлынувшее от него полузабытье, как через глухую стену, услышал возмущенные выкрики хлопцев.

Открыл глаза. Еле-еле оторвал спину от земли, сел. И yвидел, что в двух шагах от меня, смешно и нелепо раскинув руки и ноги, на песчаной дорожке сквера лежит Колька Лапин. Саша Лойко стоит над ним, потирая левой ладонью свой правый кулак. А Виктор Бухголтин, опустившись рядом с Лапиным на корточки, не без усилия разжимает пальцы его правой руки и показывает вытащенную из нее свинцовую биту для игры в «орлянку»,

— Вот же гадина, а? — произносит Виктор.— Запросто мог укокошить Мирона.

Мирон — это я. Клички были у всех ребят. Саша Лойко — Лей, Шура Тарулин — Тарелка, Виктор Бухголтин — Бух, Франек Лукша — Цибуля, от слова Лук, Женя Сенько — Синица, Юра Ковалев — Коваль, Жора Мартыненко — Мартышка. Была кличка и у Николая Лапина: Лапа. Но с этой минуты к нему прилипла новая, оглушительная и короткая, как пощечина: Гадина.

Все на этом и кончилось. Ни наказания за драку, о которой свидетельствовали синяки на лице у меня и у Гадины. Ни напоминаний о неудавшейся попытке сбежать к индейцам.

Зато было другое.

Был урок географии. И был разговор.