А вот и она, маячит возле нас, как мираж. Дара, одетая в короткие шорты и на высоких каблуках, глаза густо накрашены тушью, которая осыпалась немного под глазами. Дара смеётся, она всегда смеётся, уверяя нас, что незачем беспокоиться, она будет в порядке, что она никогда не пьёт, даже когда от её дыхания разит ванильной водкой. Дара всегда красива, популярна, она проблемный ребёнок, которого всё обожают — моя маленькая сестрёнка.

— Ну, всё, хватит, — резко отвечаю я.

Мама со вздохом садиться напротив меня, она словно постарела лет на сто после той аварии. Её кожа стала бледной и сухой, а мешки под глазами приобрели цвет пожелтевших синяков, на голове уже виднеются некрашеные корни волос. На секунду меня посетила самая ужасная и жестокая мысль, — не удивительно, что папа ушёл от неё.

Но я знаю, что это не так. Он ушёл ещё до того, как всё пошло наперекосяк. Я пыталась понять причины его ухода много раз, но это даже сейчас у меня не получается. После аварии, конечно, было из-за чего. Когда Даре поставили металлические штифты в коленные чашечки, она пообещала, что никогда больше со мной не заговорит. Когда мама ходила приведением неделями, начала принимать снотворное каждую ночь, а затем едва просыпалась на работу. Больничные счета тем временем всё приходили и приходили, как прилетали осенние листья после бури. Но чем мы были недостаточно хороши для него до этого?

— Извини за беспорядок, — мама махнула рукой в сторону стола и подоконника, забитых почтой, кухонной стойки, на которой тоже валялись письма, а так же продукты, половину которых вынули из пакетов да так и оставили. — Дел просто куча. Особенно с тех пор, как я вновь начала работать…

— Да ничего. — Ненавижу, когда мама извиняется.

После аварии она то и делает, что произносит это слово. Я помню, как я проснулась в больнице, а она держала меня, обнимая как ребёнка, вновь и вновь повторяя «извини». Будто бы она была ответственна за это. Когда я слышала её извинения за то, в чём она вообще не была виновата, то чувствовала себя ещё хуже. Ведь именно я была тогда за рулём.

Мама прочистила горло:

— Ты уже думала о том, чем займёшься этим летом, раз уж ты дома?

— Что ты хочешь этим сказать? — Я протягиваю руку за тостом и откусываю кусочек — засохшее, я выплёвываю его в сложенную салфетку, и мама даже не ругает меня за это. — У меня ещё есть смены в «Палладий». Я одолжу у Дары машину и…

— Абсолютно исключено. Ты ни за что не вернешься в «Палладий».

Мама вдруг становится прежней собой — директором одной из самых худших школ в округе Шорлайн. Той мамой, которая останавливала драки между старшеклассниками и заставляла не приходящих в школу родителей принимать участие в жизни своих детей, или, по крайней мере, сделать вид, что их это волнует.

— И за руль ты тоже не сядешь.

Меня всю трясёт от злости:

— Ты это не серьёзно?!

В начале лета я устроилась на работу в закусочный ларёк в кинотеатре «Палладий» в торговом центре Битэл вблизи Мэйн Хайтс. Это была самая легкая и глупая работа в мире. Большую часть недели во всём торговом центре не было никого, кроме мамочек в спандексе и с колясками. И даже когда они приходили в «Палладий», они заказывали только диетическую колу. Поэтому для того, чтобы получить свои 10 долларов 50 центов в час, мне нужно было лишь являться на работу.

— Очень даже серьёзно. — Мама кладет руки на стол, её кулаки так сжаты, что можно увидеть каждую выступающую косточку. — Мы с твоим отцом считаем, что тебе этим летом нужно больше дисциплины, — говорит она.

Удивительно! И когда только они нашли время прекратить ненавидеть друг друга и объединиться против меня?

— Тебе нужно чем-то заняться, что тебя отвлечет, — продолжает она.

Чем-то заняться? Из уст родителей это значит «ты будешь под постоянным контролем, и мы вынесем тебе весь мозг».

— Я и так занята в «Палладии», — лгу я.

— Ники, ты там только смешиваешь масло с попкорном, — говорит мама.

Между её бровями появляется складка как след от пальца.

«Не всегда» — хочется мне сказать.

Она встаёт, затягивая пояс банного халата потуже. Мама ведёт летние курсы с понедельника по четверг. Думаю, что начиная с пятницы, она не снимала домашнюю одежду, даже после 14:00.

— Я говорила с мистером Уилкоксом, — говорит она.

— Нет. — Зуд начал перерастать в полноценную панику.

Грег Уилкокс — противный старик, ранее преподававший математику в маминой школе, но позднее бросивший науку ради руководящей должности в самом жалком в мире парке развлечений «Мир Фантазий». Так как такое название больше подходит стриптиз-клубу, все называют его «ФанЛэнд».

— Даже не проси!

Оказывается, она даже не слушает.