– Рубль? Санитару?! – возмутился Белкин. – Не жирно ли будет?
– За меньшее он ни в какую.
– Вот фуфлыга! – Ваня вынул из кармана целковый и протянул Мите.
Распахнулись входные двери в анатомичку, и во двор высыпала толпа. Белкин проводил скептическим взглядом будущих акушерок.
– Сегодня одни крокодилицы…
Митя даже не посмотрел в их сторону.
– Не опоздай, ладно?
– А что бледный такой? Трусишь?
– Ещё чего! – фыркнул Митя. – Крупцев грозится отчислить.
– Это он может!
– В половину первого. Не забудь Пирогова. И атлас Грея.
Они молча кивнули друг другу и, не сговариваясь, пошли в противоположные стороны.
* * *
Митя стоял у портика одного из корпусов Академии, сливаясь с тенью от фонарного столба и вжавшись спиной в холодный ребристый камень стены. Воротник его форменной шинели был поднят, фуражка спущена на брови, зубы отбивали мелкую дробь.
Наконец из-за угла появился Белкин. Под мышкой у него торчали две толстенные книги.
– Ну что, дохтур Солодов? Готовы штопать своего Франкенштейна?
– Тс-с-с! – зашипел Митя, с опаской оглядываясь по сторонам.
Белкин хмыкнул.
Они пошли к анатомичке. Сердце Мити колотилось с какой-то паровозной мощью, и ему казалось, что оно выскочит сейчас, вылетит, как пуля, отрикошетит от стены и застрянет в одной из толстых колонн у входа в корпус.
Митины опасения, что санитар Лавруша что-нибудь обязательно напутает, не подтвердились. Когда они вошли в «операционную», всё было готово: труп лежал на столе, по пояс накрытый белоснежной простынёй, рядом на столике были разложены инструменты, на полу серебрились два таза. Лавруша осоловело глядел на него, прислонившись к косяку двери, ведущей в подсобку. Он уже успел изрядно выпить на рубль Белкина, и Жан пригрозил ему, что ежели тот по окончании операции будет не в состоянии убрать всё как следует, то он лично выколотит из дуралея целковый обратно.
Профессор Крупцев на первом курсе забавы ради предлагал студентам всмотреться в мертвеца – и попытаться определить, кем тот был при жизни, какого нрава, что любил и каким владел ремеслом. Митя взглянул на покойного. Это был мужичок лет сорока с копной рыжих с проседью волос, усыпанный веснушками на лице и плечах, со спутанной мочалкой кучерявой бороды и огромным зеленоватым фингалом под правым глазом. Кем он мог быть при жизни? Кучером? Дворником? Обходчиком путей на Николаевской железной дороге? А может, торговцем сеном или хомутами? Или – вором, разбойником? Или – ну, вдруг – божьим человеком, православным или мистиком, скопцом, хлыстом или духобором?
Митя осмотрел его руки. Широкие мозолистые пятерни, земля под ногтями, бордово-синюшные ссадины на костяшках пальцев – дрался, небось. И веко приподнял: а вдруг глаза голубые, не к добру? Но, увидев чайно-карий кружок вокруг чёрного зрачка, с облегчением вздохнул.
– Хватит разглядывать его! Времени и так мало, – цыкнул Белкин.
Митя поправил на спине завязку тяжёлого фартука и надел резиновые перчатки. Хотел было перекреститься, но под ироничным взглядом Жана, будто ожидавшим именно этого, не стал, лишь наскоро помял пальцы, разогревая их.
Белкин сел, развалившись, в первый ряд ученического «зрительного зала», раскрыл учебник Пирогова и начал декламировать заранее оговоренные параграфы.
Митя промокнул спиртом сложенную в несколько слоёв марлю и протёр покойнику шею – осторожно, как если бы это был живой человек, да не просто живой, а ещё и в сознании, без морфина.
– Ты ещё ремнями руки-ноги ему привяжи, вдруг дёрнется, – ухмыльнулся Белкин.
Митя на шутку не отреагировал. Нащупав пальцами правую сонную артерию, он коснулся наконечником скальпеля серой кожи «пациента» и на секунду замер. Электрическая лампа, висящая над столом, мигала, отбрасывала мешающие тени, которые при операции на живом человеке могли спровоцировать фатальную ошибку хирурга. Митя выдохнул и сделал надрез. Словно ожидая этого, как в заезженной пьеске, дождь за окнами ударил во все свои барабаны.
* * *
Минуты текли, казалось, с утроенной скоростью. На лбу выступили капли пота, ступни в худых ботинках одеревенели от холода.
При этом руки действовали – выверенно и быстро, пальцы сами знали, что делать, будто бы Митя всю жизнь был хирургом. И волнения – никакого: вся нервопляска куда-то испарилась, как только Митя взял скальпель в руки. Голова работала чётко, как если бы там, у темени, сидел кто-то маленький и отдавал единственно верные команды. Наконец, Митя изолировал артерию и перевязал её.
– …правильный доступ – где меньше сосудов на пути… – монотонно читал Белкин.
Но Митя его даже не слушал, интуитивно понимая, что́ делать в следующую секунду. И в следующую. И секундой позже.
За окном громыхнуло: дождь определённо намерился выбить все стёкла. Чихнуло пару раз и погасл