Так бесподобно характеризует основатель будетлян творчество Петникова, чуть ли не единственного в настоящий момент будетлянина, сохранившего чистую линию будетлянства.

Его последний сборник «Книга Марии Зажги Снега» полон ветреной свежести природы.

Подобно Новалису, Маллармэ привлек внимание Петникова. Слава в неоценённости забытого французского поэта восстановлена и сияет в его переводах.

«Намеренно-испорченный, не то иероглифический, не то контрапунктический язык Маллармэ», как выразился Конявской, живородно и животворно передан Петниковым.

Тихон Чурилин

Чурилина диптих: древне-тёмный лик и зрак, озарённый будущим.

Всё древнерусское растворено в поэте. В его бальзамически-благовонной полной повести «Конец Кикапу» исконники русские и тюркские спаяны воедино. Как будто мы у её истоков евразийских. Непостижимая судьба так накрепко и властно сковала наш общий путь.

Эта повесть полна прозрачного, словно этер, тихоструйного лиризма, и в то же время в ней величие мудрой вещности. И в стихах Чурилина, во всех трёх его книгах, зрится тот же отблеск иконы древней. В последней, однако, книге этот отблеск значительно бледнее, и он не столь уж характерен для поэта.

В третьей книге, которой нам, к сожалению, не удалось видеть напечатанной, дрожат космические отражения.

Старые, забытые слова, вторично рождённые, пылают с новорождёнными в целостной совокупности.

Словно доменная печь – поэт; неустанно и непрерывно токи прошлого и будущего входят в жерло. То искры яркие, то пепел вылетают.

Тайнодейство поэта великолепно вскрывают слова Новалиса:

«Слова поэта – необщие знаки, – звуки они – волшебные слова, прекрасные группы, движущиеся вокруг себя. Как одеяния святых хранят ещё чудесную силу, так иное слово, освещённое каким-нибудь великолепным воспоминанием, уже стало почти стихотворением. Для поэта язык никогда не бывает слишком беден, но всегда слишком общ. Его мир – прост, как и его инструмент, но так же и неисчерпаем в напевах».

Божидар

«Если нынешних стихотворцев упрекают в отсутствии размеров, в разлаженности их звончатых лир – упрекают ложно: они только взметнулись за уставом: старинные обычные стихотворцы и не мечтали о том, но верны были лишь размерам, ибо сил у них не было мечтать о большем. Только немногие из времён минувших проведали об единстве размеров».

«Стихотворец становится вольным, как никогда, но в вольности этой – его тягчайшее бремя, его строгий путь к познанию природы и себя и в смесительности познанного – лика Божества».

«Ведь кажущаяся лёгкость творить стихи без заданного размера, наоборот, становится тяготой, от которой радостно всегда хочет уклониться душа в привычное волнение размеров старинных. Тяжко рождать так стихи, ведь каждое мгновение стих готов провалиться в говор, стать обычной речью и велико искусство творца, минувшего грозящие ему пасти».

Это из книги двадцатилетнего поэта Божидара «Распевочное единство», книги, написанной «великолепно горящим языком, с острыми и самобытными терминами, с новизной основных положений». Приведённые строки в достаточной мере вскрывают тончайшее филологическое исследование поэта.

Нас поражает проникновенное знание тайников сладостных речи русской, старческая умудрённость юноши.

Мы приведём ещё один отрывок из «Распевочного единства», чтобы в ясности была видна строгость и красочность прозаического языка писателя, а также тончайшее, мыслителя, умозрение.

«Но не точное исследование об оборотнях было моей задачей: в плоть облекал я умозрительную думу о всеобщем и скоп-ном единстве, к которому стремится всё. Стопа, стих, стишие, стихотворение – уподоблением претворяются в разрастающиеся двигатели единого духовного двига творца.

…вся движимая задача творчества устремляется в изыскание некого единого размера – устава того дивного снаряда бытия, что есть совершенная вселенная; глухая дума о снаряде том – осколки думы Божества о своём едином теле, разрушенном бытии ради частичного существования особей.

Как марево в душе творца – образ этого устава, устремляясь к нему, он спотыкается о свои собственные орудия, каждый обладающий собственным размером движения, но, соединяя все эти размеры в одно, творец маревным уставом отражается (несовершенно) на устав вселенский и в этом его высшее упоение бытия».

Каждый раз, упоминая Божидара, мы испытываем глубокое волнение.

Судьба, старая ведьма, не пощадила его, как не пощадила она другого – Ницше.