«Внутри русского футуризма… – пишет В. Терёхина, – главенствовали две тенденции – романтическая (содержательная, экспрессивная) и конструктивная (заумная, беспредметная, утилитарная)»[61]. В стихотворениях «Второй книги» Т. Чурилин соединяет эти две тенденции, наряду с экспрессивной образностью возникают футуристические неологизмы, заумь и т. д. В период 1917–1921 годов влияние футуризма на поэтику Т. Чурилина становится основным.
В 1920–1921 годах поэт собирает «Третью книгу стихов», которая, подобно предыдущей, полностью ориентирована на футуристическую поэтику. Книга посвящалась Б. Корвин-Каменской («Тебе, Бронислава, 5 июля 1920 года во веки аминь»). В сборник вошло 35 стихотворений.
В «Третьей книге стихов» вновь звучат эсхатологические мотивы вкупе с футуристической гиперболой. Так, в стихотворении «Рождение Серны» герой провозвещает: «Гром в гряде гробов – телег, // Телесное, но и ленное путешествие. // Рождение твое, СЕРНА, – в сердце; те, ЛЕВ, // СЕРНЕ, серпом утром шерсть свиёт». В финале этого пророчества мы встречаем характерное для стихотворений «Весны после смерти» противопоставление «живого» и «мертвого»: «И день рождения СЕРНЫ се гром, // Роды – а в гряде телег грядёт гробовой дом». Рождение Серны противопоставлено миру мёртвых, в котором вслед за её рождением «грядёт гробовой дом».
В Крыму Т. Чурилин создаёт также повесть «Конец Кикапу», посвящённую Б. Корвин-Каменской и являющуюся парафразом одноимённого стихотворения[62]. Повесть выполнена в том же ключе, что и «Последнее посещение», фрагмент которого приведён выше, но в «Конце Кикапу» выше концентрация словотворчества. Кроме того, «Конец Кикапу» – это метрическая проза, в то время как более ранние повести поэта не имеют чёткой метрической организации, т. е. метр, возникающий в них время от времени, можно рассматривать скорее как случайный, нежели как регулярный.
Годом позже Т. Чурилин пишет следующее прозаическое произведение – «Агатовый Ага», отрывок из которого вместе со стихотворением «Печальный чал» и переводами Т. Чурилина «Из татарских поэтов» (из Чабан-Заде) был опубликован в 1922 году в альманахе «Помощь».
После нескольких творчески продуктивных лет Т. Чурилин решает отказаться от написания стихов и беллетристики. В 1922 году он возвращается в Москву, сближается с Н. Асеевым, Б. Пастернаком, О. Бриком, знакомится с Вл. Маяковским. В 1927 году психическая болезнь обостряется, и поэт проводит около четырёх лет в московской Донской больнице.
В 1920-е годы Т. Чурилин, действительно, почти не пишет стихов[63]. Он занимается написанием статей[64], создаёт пьесы «Здорово, Цезари!»[65] (1926) и либретто оперы «Адыгея»[66] (1928). Он пытается приспособиться к окружающей его литературной ситуации, занимается стилизациями под фольклор. Например, пьеса-либретто «Адыгея» явилась результатом участия поэта в фольклорной экспедиции[67].
Однако и в литературно-критических статьях этого периода заметна поэтичность авторской речи, правда, крепко связанная с актуальностью выбранной тематики. В статье 1925 года «Похвала литературной неграмотности – ход к обследованию обращения с художественной литературой» Т. Чурилин рассуждает следующим образом:
«Когда одно из важнейших действий нашей современности – это ликвидация всех видов безграмотности? Ликвидируется простая, буквальная азбучная, неграмотность; борются с политнеграмотностью; насаждается грамотность техническая; прививается грамотность художественная. На какой же предмет понадобилось хвалить здесь неграмотность литературную – и ещё в год торжественного всесоюзного юбилейного чествования двухста лет Российской Академии Наук?
Оттого и идут наши сборы к похвалению неграмотности литературной, что дело статьи касается литературы художественной. Она, как известно, составляет частный вид вообще искусства. А искусство же распространённой вообще, вкоренившейся крепко во все классы общества, традиционной убеждённости – никоим образом не наука. Грамотность же, не что иное, как первая низенькая приступочка к величественной вековой лестнице НАУКИ.
Итого: зачем ненауке и грамотность?
Это “предъизъявление” как будто обнаруживает неподходящую для темы шуточность – игривость, уклон к сатир-юмору в рассуждении о делах нешуточных, впору вписать: мрачных. А в действительности – далее, в порядке статьи, развития мысли и разъяснений, прямо и точно придётся подтвердить: да, статья собирается хвалить самую буквенную “свежую” и сырую литературно-художественную неграмотность, т. е. совершенную неосведомлённость – незнание в этой области искусства у рабочих и крестьян – хвалить, как противопостав существовавшей и существующей в порядке “наследия” форменно страшнейшей – кромешнейшей перепутанице “основ” – “положений” и понятий о том, что идёт у нас за знания и культуру по этой части.
[61] Терёхина В.Н. Экспрессионизм в русской литературе первой трети ХХ века: Генезис. Историко-культурный контекст. Поэтика. М.: ИМЛИ им. А.М.Горького РАН, 2009. С. 114.
[62] Чурилин Т. Конец Кикапу. М.: Лирень, 1918. В выходных данных книг, выпущенных «Лирнем», значатся либо Москва, либо Петербург (Петроград), хотя в действительности все они печатались в Харькове.
[63] См. очерк о Маяковском из «Встреч на моей дороге» // Альманах Лица, с. 463: «…я понял – что писать стихи так, как я писал – и писали вообще, до Маяковского, по темам современности, – нельзя. Я тогда применил физический принцип закона сопротивления материалов именно к этому моменту, и осознанию этого момента. Я искренне думал, что замызганное, рафинированное и источенное поэтическими червяками и сверчками слово, прежняя лексика, ни к чёрту не годна для начинки сильнейшим динамическим и динамитным взрывным материалом революции, современности. Я думал, что слово, лексика не выдержат нагнетения этого сильнейшего действия – его, её “разорвёт”. И окончательно и бесповоротно решил отказаться от писания стихов и беллетристики и перейти целиком на газетную, журнальную и литературоведческую работу. И я не писал стихов с 1920 г. по 1931 – т. е. 12 лет».
[64] См., например, статьи «Похвала литературной неграмотности – ход к обследованию обращения с художественной литературой» (ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 35), «Накопление и стабилизация в художественной литературе» (ФОНД ТЧ. Оп. 3. Ед. хр. 2), а также «Сегодняшнее – вчерашнее» (Альманах Пролеткульта. М., 1925, С. 167).
[65] ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 36.
[66] Там же. Ед. хр. 37.
[67] Также результатом участия в экспедиции явился цикл «Песен Адыгейских племён» (РНБ. Ф. 1294. Оп. 1. Ед. хр. 7). В книгу «Жар-Жизнь» вошли «Адыгея. Новая ода» и «Адыгея. Ряд песен для оперы» (ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 24) – характерные для данного периода творчества имитации фольклорных текстов.