Отец по воскресным дням надевает свой черный костюм, берет дурацкую флейту и идет в свой музыкальный ферейн[2]. Тоже, подумаешь, музыкант! Я как-то ходил с ним, так меня чуть не стошнило: сидят старые ослы и репетируют какую-то длинную скучную чепуху. При этом еще гордятся тем, что они уже черт знает сколько лет состоят членами профсоюза. Хотел бы я знать, кому нужен этот профсоюз! Вот когда выгонят стариков с завода, будут ковырять себе уши своими флейтами.
К нам изредка приходит мамин брат, дядя Макс. Мои старики его страшно уважают. Дядя Макс – секретарь больничной кассы, социал-демократ. Я с ним всегда ссорюсь. Раз я его спросил: кому нужны эспедэ[3], если они ничего не могут поделать с безработицей? Он начал молоть мне всякую чепуху, говорил о социальном страховании, о рейхстаге, о министрах социал-демократах, которым прежде удавалось бороться с кризисом. Я ему сказал, что если смогу, то при первом случае плюну этим министрам в лицо. Ведь я потерял работу, еще когда министром сидел социал-демократ Мюллер. Вообще социал-демократы ничего не стоят. Кто из них пролез повыше, тот живет припеваючи и всем доволен, остальные – просто шляпы.
Единственно, что притягивает наших ребят к социал-демократам, так это их спортивные площадки. Таких ни у кого нет. Коммунисты – те вообще не имеют никаких площадок. Я однажды чуть было не пошел к коммунистам и хотел поступить в Союз красных фронтовиков. Эти «эрэфбе»[4] неплохие ребята. Среди них были здоровые парни, они маршировали по берлинским улицам под музыку, на демонстрациях рабочие встречали их криком: «Рот фронт!» Я знал нескольких ребят из нашего дома, они меня тянули в Союз красных фронтовиков. Теперь его запретили, но они говорят, что Союз существует. Но мне многое у коммунистов не нравится и многое непонятно. Они говорят, что хотят завоевать большинство рабочего класса, а потом будут завоевывать власть у капиталистов. Что это значит? Я думаю, что вместо того, чтобы завоевывать какое-то большинство, надо сразу действовать: угробить какого-нибудь министра, разбить окна в магазинах на Тауэнциенштрассе и Курфюрстендамме, пырнуть ножом пару «зеленых»[5]. Я говорил об этом с одним из командиров «эрэфбе», так он мне ответил, что это пахнет хулиганством и фашистскими методами, а не называется классовой борьбой.
Что же, надо ждать десять или двадцать лет и ничего настоящего не делать? Он мне дурил голову рассказами о том, как работает коммунистическая партия, о ее методах и задачах. Но все это, на мой взгляд, не то. Я не хочу ждать. А тут еще коммунисты тебе предлагают читать книжки. Хватит того, что я зубрил в школе – много мне помогут эти книжки! Одну я все-таки попробовал читать, половину не понял. В ней говорилось о какой-то пролетарской солидарности, о французских и английских рабочих, а мне на них наплевать. Они ведь не очень заботятся обо мне! Нечего мне делать у коммунистов. Я вообще не люблю длинных историй и разговоров.
Вчера смотрел, как к ресторанам ночью подъезжают блестящие автомобили. Из них вылезают толстопузые буржуа, им навстречу бежит швейцар и провожает их в ресторан. Я убежден, что полезнее разгромить один такой кабак, чем завоевывать какое-то большинство и читать книги…
5 апреля 1932 г.
Почти две недели не писал. Пробовал продавать газеты. Замечательное занятие! Топчешься на месте в порванных ботинках без калош, ноги промокают, хриплым голосом кричишь:
– «Берлинер тагеблатт», «Фоссише цейтунг»!..
В конце концов приносишь домой двадцать-тридцать пфеннигов чистого заработка, а иногда и того меньше. У молодых газетчиков почти никто не покупает, берут больше у стариков. Мне какая-то тетка так и сказала:
– Чем отбивать хлеб у стариков, шел бы лучше работать.
А кто и где для меня приготовил работу?!
Теперь мне дома днем даже лечь негде. Прежде, бывало, заснешь – и день проходит быстрее. Отец работает только три дня в неделю, приносит еженедельно двенадцать – пятнадцать марок. Мать сдала мою постель ночному сторожу. Он днем спит у нас и за это платит пятнадцать марок в месяц. Днем дома сидеть невозможно: нужно говорить шепотом, чтобы не разбудить сторожа, на кухне идет постоянная грызня, мать стала злая – прямо деваться некуда. Скука и тоска такая, что хочется повеситься, да и то, кажется, негде. Еще недавно мне было противно собирать и сушить окурки, потом доставать из них остаток табаку и свертывать сигаретки. Теперь курю проплеванный табак – и ничего: привык.
Когда бродишь по улицам в протертом костюме, в истоптанных ботинках, то чувствуешь себя жалким и бессильным. Проходишь мимо полицейского и думаешь: а вдруг он тебя примет за воришку и арестует? Вчера я проходил по Фридрихштрассе. Навстречу идет толстый дядя в охотничьей шляпе. Увидел меня, говорит своей барыне:
[2] Музыкальное общество. –
[3] Общеупотребительное сокращенное название социал-демократов
[4] Сокращенное название Союза красных фронтовиков
[5] Полицейских.