Прежде чем называть притязания на универсальность империи отличительной чертой любого истинного императора, мы должны, однако, отвернуться от мира идей и обратиться к миру материальной реальности. Многие правители и династии заявляли о своих притязаниях на универсальную власть и верховный статус, который она давала. В их число, например, входило множество мелких царьков с острова Бали, которых в своем знаменитом и авторитетном исследовании описал Клиффорд Гирц. Эти царьки соперничали друг с другом, устраивая зрелищные церемонии и ритуалы, чтобы поместить себя в центр замысловатой вселенной и мирового сознания балийцев, исповедовавших индуизм. Среди государственных образований, которые Гирц называет “локальными, слабыми, условно взаимосвязанными между собой мелкими княжествами”, церемониальное соперничество было предметом политики. Как выразился Гирц, “власть служила роскоши, а не роскошь – власти”. Если перевести его слова на современный жаргон, это была универсальная империя в параллельной, виртуальной реальности. Антропология вносит большой вклад в исследование монархии и империй. Церемониальное великолепие было не только частью имперской мягкой силы, но и ключевым элементом в сознании многих императоров. Тем не менее правители, о которых идет речь в моей книге, по большинству критериев отличались от князьков Гирца. Существует и множество других, не столь далеких примеров, когда притязания императора на исключительное положение не соответствуют его реальному влиянию. Обычные короли порой бывали гораздо более могущественными, чем правители, которые носили титул императора. Так, в последние пятьсот лет истории Священной Римской империи император обычно был слабее своего основного соперника – короля Франции30.
Когда в 1837 году королева Виктория взошла на престол, она прямо и косвенно управляла империей, которая уже была больше любой другой империи в истории. Виктория безоговорочно верила в превосходство Европейской, а внутри нее – Британской цивилизации. В основе этой цивилизации лежали протестантское христианство и частная собственность, а также либеральные политические, экономические и культурные установки – “либеральные”, разумеется, по меркам XIX века. Со временем эти установки завоевали гораздо больше территории, чем ценности и убеждения, насаждаемые любой из империй прошлого, в том числе и земли, где никогда не правила Британия. В XIX веке они распространялись при поддержке невероятно сильного британского флота, могущественных финансовых сетей Лондона, а также лидирующего положения Британии как первой промышленной державы в мире. Если придерживаться моего определения императорской власти, королева Виктория стала императрицей за многие десятилетия до того, как в мае 1876 года получила титул императрицы Индии. Британская монархия существенно изменилась, когда стала центром одной из величайших империй в истории. Но даже после этого ее принципиальная роль осталась прежней, как и повседневная работа и жизнь британских монархов. Принцы путешествовали по всей империи, но Индию посетил лишь один император. Виктория радела об империи, однако большую часть времени занималась проблемами своей династии, работала с британскими министрами, особенно когда речь касалась вопросов внешней политики, а после окончания периода одинокого вдовства стала играть ритуальную и церемониальную роль в Лондоне. И все же даже на пике экстравагантности и неофеодализма в империи в королевский церемониал не входили прогулки монарха по Лондону верхом на слоне.
Дать определение империи непросто, поскольку это нечеткое понятие. Империи существовали с древних времен и принимали множество форм. Отдельные империи были по определению многонациональны, а их территории часто управлялись по-разному. Великие империи существовали веками, нередко претерпевая коренные изменения. Практически невозможно найти несколько слов для точного описания неотъемлемых характеристик этого многогранного калейдоскопа. Вероятно, какое бы определение ни было сформулировано, – если только оно не настолько общее, чтобы не нести никакой пользы, – оно будет соответствовать каким-то империям и некоторым их особенностям лучше, чем другим. Картина такова, даже когда мы остаемся в рамках структуры и анализа. Если же погружаться в мысли монархов и мир воображения, ситуация усложняется. Хотя я, пожалуй, принадлежу к наименее склонным к постмодернизму историкам, порой мне кажется, что империи необходимо не только описывать с