Вчерашним вечером сотни артанцев посетили Королевский оперный театр, дабы насладиться шедевром минувшего столетия – оперой «Слепой мастер», что принадлежит бессмертному перу великого Ибу́ро Сано́тти, ушедшему из жизни в возрасте тридцати семи лет. Его внезапная кончина, которой ваш покорный слуга посвятил отдельное исследование, лишила мир талантливого композитора, чья музыка, словно сотканная из новаторских идей и аллюзий на народные мотивы, является сияющей вершиной оперного искусства.

Но музыка Санотти обладает и ещё одной особенностью. Ох, не зря его так редко ставят на сцене! Проклятие, напрямую связанное с теми мрачными преданиями, уже не одну сотню лет окутывающими Королевскую оперу, словно передаётся через произведения великого композитора. Например, — Эни сделала паузу, отхлебнув из любезно поставленной перед ней чашки чая, — при исполнении его ноктюрна девушка из знатного семейства, клан коего я не указываю из скромности, как и имя несчастной девушки, выбила себе глаз скрипичным смычком. Кто-то припишет происходящее неумелому обращению с новомодным континентальным инструментом. Это их полное право. Только я уверен, мы имеем дело с проклятием театра и проклятием самого Санотти. А уж когда они сложились вместе…

Вчерашним вечером я сразу ощутил зловещую ауру сразу, как только перешагнул порог театра, — взахлёб читала Эни, — даже дым ароматических палочек, что воскурили на алтаре бога Гозёками в холле, нёс в себе явственную, чуждую струю горечи. Зрители были притихшими, словно в ожидании чего-то плохого.

— Какая чушь! – воскликнула Рика, — и не стыдно этому господину Нори писать столь откровенную халтуру. Зловещая аура! Горькая струя, — сразу видно, ничегошеньки он не почувствовал, просто выдумал задним числом, чтобы привлечь внимание читателей.

— Не только одни чародеи чувствительны к проявлениям духовной энергии и тонкого мира, — со значением заметила госпожа Призм, — вот, когда пропал мой любимый котик Бо́ки, я сразу ощутила самое дурное предчувствие. Так оно и вышло. Бедняга скушал отравленную мышь (соседей одолели грызуны, а они по жадности не стали звать мага) и умер.

Эни спрятала смешок за газетой, выдав его за покашливание. Трагическую историю гибели полосатого питомца девушки слышали по меньшей мере раз двадцать, но госпожа Призм никогда не уставала её повторять. Чтобы не позволить старушке и дальше погружаться в горестные воспоминания, Эни поспешила продолжить:

— Спектакль с первых нот уносил зрителя в чарующий мир любви, предательства, находок и потерь. Главный герой – Маста ступил на путь, который уготовили боги для любого талантливого человека. С замиранием сердца полный зрительный зал сопереживал ослепшему мастеру, навеки потерявшему свою великую любовь. Эйдо Финчи был великолепен. Его невыразимо прекрасный голос то взлетал к нотам, высоту коих никому иному было бы не под силу взять, то опускался в бархатный баритональный рай, рокочущих низов, и от этого перехода буквально пробегали мурашки по спине.

Не зря старался Эйдо: из королевской ложи на него внимательно смотрели две пары глаз, принадлежащих царственной чете влюблённых, чьим сердцам в самом ближайшем времени предстоит соединиться навеки.

— Ага, — подумала Рика, решившая не комментировать вслух чтение глупой статьи, — я не уверена, что король вообще смотрел куда-то, кроме своего бокала. Он пошёл по обязанности, и чтобы доставить удовольствие бывшей фаворитке. Хотя, — чародейка усмехнулась, — если судить по недовольному виду, вряд ли что-то в этой жизни способно доставить ей удовольствие.

— Артист под печальную музыку пел об утраченной любви, — пафос в голосе Эни нарастал, — о предательстве, ранившем его в самое сердце, о напрасной жертве и несправедливости несовершенного мира. Зрительный зал замер, готовясь встретить окончание арии овацией. Однако ж конец этой арии потряс всех: в оркестровой паузе громыхнул выстрел, и неподражаемый, великий, талантливый Эйдо Финчи упал на сцену, окропив доски своей собственной кровью из простреленной головы.

Я одним из первых понял, что случилось, и бросился на сцену, ибо в моём сердце ещё теплилась надежда на то, что великий тенор жив. Но увы. Ровно на третьем шаге я понял, смерть омрачила прекрасную арию, сердце артиста остановилось навсегда! Его величество встал в своей ложе и со слезами на глазах произнёс прекрасные слова соболезнования. Эти слёзы короля стали самой наилучшей эпитафией Эйдо Финчи, прозванному Хрустальным соловьём.

— Боже, король плакал, — проговорила потрясённая госпожа Призм, — я всегда повторяла, что у его величества Элиаса чувствительная натура.