— Этого я не говорил, — покачал головой не желающий успеха Эйдо Ваку, — видал один раз, как он из «Дома шоколадных грёз» с женщиной выходил. Кто такая – не разглядел. На ней шляпка была с вуалью. Заметил лишь, что у женщины хорошая фигура, хотя в наше время подобное смело может быть заслугой портного. Они сели в наёмный экипаж и укатили. При этом Эйдо блаженно так улыбался. Вот уж не думал, что наша ледышка на такое способна.

— Интересно, — проговорил Вил, когда они попрощались с артистами, — кто у них заведует реквизитом. Этому человеку проще других было заменить патрон в пистолете.

— Кто угодно мог совершить подмену, — возразила чародейка, — пистолет использовался лишь в третьем акте, а всё остальное время он поди лежал где-нибудь за сценой. При творящейся в театре сумятице, а она, похоже, здесь — обычное дело, человек тридцать могли незаметно забрать пистолет, перезарядить его и положить на место. И никто, решительно, никто данного действа не заметил бы.

— Да, — согласился коррехидор, — но начнём мы с реквизитора.

Откуда-то из боковой кулисы вынырнул вездесущий администратор.

— Что-нибудь ещё, господа? – спросил он, и в его вежливом в вопросе откровенно слышалась надежда на обратное.

— Проводите нас к реквизитору, — велел Вил.

— Да вы, что, ваше сиятельство! – воскликнул Сайн, — наша А́ри – чистое золото. Это невинное создание просто не способно причинить кому-то вред.

Рике стало очевидно: невинное создание покорило сердце стареющего ловеласа.

— Если бы Королевская служба дневной безопасности и ночного покоя в расследованиях убийств руководствовалась вашими принципами, — усмехнулся Вил, — то преступность Кленфилда поставила бы вам памятник, отлитый из чистейшего золота. Мы же оперируем фактами, доказательствами, уликами. Проводите нас к этой вашей замечательной Ари, — администратор согласно кивнул, — и ещё: многие артисты толковали мне про какую-то «театральную беду», каковой, по их мнению, и явилась кончина солиста.

— Ах, беда! – воскликнул администратор, — глупые театральные поверья. Мы – люди искусства, жутко суеверны. Да оно и понятно: месяцы труда, напряжения всех сил, ночи без сна и всё такое, а в результате спектакль проваливается. Ну, пускай я преувеличил, не проваливается, а просто остаётся никем не замеченным. Это, господа, у нас порой равносильно провалу. Вот и формируются разные поверья и ритуалы: одни заходят на сцену только с левой ноги, другие в зеркало поверх другого человека не глядятся, а один вон четыре гвоздя из доски на сцене выковырял, да и унёс домой. Доска на репетиции балета вывернулась и артистке по ноге дала. А мерзавец извинился и объяснил: мол, четыре гвоздя центральной доски по четырём сторонам света, на счастье, на удачу. Да, если желаете, я вам и не такое могу рассказать. У меня все ихние причуды с отсутствием гримёрки с четвёртым номером и пожеланиями убиться о кулису перед премьерой уже во, где сидят, — он приложил руку ко лбу, словно показывал глубину воды в реке.

— Пожалуй, отложим до другого раза, — остановил поток словоизлияний администратора Вил, — что с бедой?

— Беда – это ещё одно суеверие нашего театра. Не скажу, как обстоят дела у других, не знаю. Но вот у нас уже лет сто пятьдесят каждое новое поколение артистов свято верит, что удачную премьеру всегда сопровождают некие несчастные случаи. Бывает, декорации упадут и придавят кого, иной раз кто-то сам по собственной дурости или лихости травмируется. Или ещё что-нибудь в том же роде.

— Любопытно, — заинтересовалась Рика, — ваше святилище в фойе сделано, чтобы подобные беды отвращать?

— Святилище в фойе бога Гозёками – покровителя искусств, в особенности связанных с лицедейством через вокал и танец. Ему в качестве служения и подношений выступают наши спектакли и эмоции зрителей. До которых этот ками, говорят, великий охотник. Но беды ему ни к чему. Кто только не пытался переубедить твердолобых артистов, даже жреца приглашали, только без толку всё. Упёрлись, как бараны, и верят! Хоть говори, хоть нет. Что бы перед премьерой не случилось – беда.

Они прошли по коридору, администратор постучал в дверь с номером семнадцать и сладким голосом поинтересовался, можно войти. Ответ был положительным, и Сайн вежливо приоткрыл дверь.

— Не помешаем?

— Нет, дядя Метью, что случилось?

Хозяйкой кабинета, а точнее будет сказать, склада самых разнообразных предметов, что в музейном порядке выстроились на многочисленных полках, оказалась та самая девушка, на которую наорал гений в зрительном зале.

— Прошу любить и жаловать нашу малышку, — Сайн сделал широкий жест рукой, как на сцене перед поклоном, — Ари Да́ро. Золотые ручки и золотое сердце. Нет такой вещи, которую бы она не придумала, как изготовить, и, прошу заметить, безо всякой магии, одно лишь только чистейшее мастерство!