— Совершенно бесконфликтных людей не существует, — заметила Рика, — вспомните, были ли у Эйдо враги? Завистники? Может быть, вы отдали ему роль, на которую претендовал другой артист?

— Госпожа сопровождающая древесно-рождённого коррехидора, — усмехнулся гений, — полагаете, что, успев прожить более половины жизни, я не изведал прописных истин? Когда я назвал покойного Эйдо бесконфликтным, я всего лишь имел ввиду, что при обострении ситуации он не стремился усугублять конфликт, а пытался уладить дело миром. Теперь касаемо зависти. Вы слыхали, должно быть, что театр нередко называют серпентарием единомышленников? – Вил кивнул, а Рика удивлённо посмотрела на него, — посему представить себе театр без зависти просто невозможно. Зависть – движущая сила, своеобразное топливо, что сжигает наши сердца, побуждает действовать, заставляя при этом преодолевать себя и становиться лучше. Но, поверьте, актёрская зависть – зависть белая, она — дама мирная. Побудить рассказать супруге о шашнях её половинки на стороне – это, пожалуйста. А вот убить – ни за что! Отдать роль Масты я никому, кроме Эдо Финчи не мог, ибо никто не справился бы с такой сложной вокальной партией.

— Странно, — проговорил коррехидор, — мне партия слепого мастера не показалась такой невозможной к исполнению.

— Есть отдельные нюансы, — снисходительно пояснил режиссёр, — профессиональные тонкости. Уже двадцать лет в театре не было певца, способного свободно брать теноровое «до» второй октавы. Так что «Мастера» я поставил только ради Эйдо. Никаких конкурентов у него не было.

— Понятно. А в личной жизни? Чем он интересовался? – Вил сделал пометку в блокноте.

— Вот что меня ни капельки не волнует, так это частная жизнь моих артистов. Кто, где, когда и с кем – увольте меня от такого. Никогда не влазил в личную жизнь подчинённых и не стану этого делать впредь, то же самое могу заявить и об их делах вне театра. Пока то, что они творят, не выходят за рамки закона, не моё дело. А коли выходят, то это – дело дирекции.

Рика подумала, что амбициозный режиссёр хоть и наговорил много чего, по сути-то дела ничего нового им не сообщил.

Несколько мужчин курили за кулисами, когда они заслышали шаги, папиросы были тотчас потушены, а сами артисты усиленно делали вид, что просто разговаривают. Чародейке они напомнили студентов-младшекурсников, которых в Академии нещадно наказывали за курение. По всей видимости гений режиссуры также был категорическим противником данного пагубного пристрастия.

Вил в который раз представился, а артисты закивали головами. К удивлению Рики они были уже в курсе дела, что в театре работает Королевская служба дневной безопасности и ночного покоя.

— Да вы не удивляйтесь, — махнул рукой невысокий, смуглый, смахивающий на подростка, парень в лихо завязанной красной бандане и половине артанского национального костюма, — у нас тут секреты долго не держатся. Все про всех всё знают. Ну, или более-менее всё.

— Что вы можете сказать об Эйдо Финчи? – спросил Вил в надежде, что более-менее осведомлённые артисты скажут хоть что-то полезное.

— Что тут сказать, — пожал плечами хорошо сложенный парень с каштановыми волосами, — о мёртвых, сами знаете: либо хорошо, либо…

— А вам, выходит, есть, что сказать кроме как «хорошо»?

— Да нет, — смутился парень, — просто дурацкая профессиональная привычка цитаты вставлять по поводу и без. Эйдо не особо с труппой сошёлся. Может неудачу в драме переживал, а, может, просто необщительным человеком был. Бывают такие. Талант, он, знаете ли, тоже не просто так даётся. В чём-то другом человеку непременно расплата выйдет: одному с женщинами не везёт, другой осиротел в раннем детстве, а у Эйдо с людьми ладить не особо получалось.

— А вот господин Брэгги утверждает, что ваш солист бесконфликтным человеком был, — возразила чародейка, — как одно с другим стыкуется?

— Очень даже хорошо стыкуется, — затарахтел низенький, чуть повыше чародейки, парень в бандане, — Ва́ку вам о чём толкует? Не о скандалах и склоках, а о том, что Финчи вообще ни с кем близко не сходился. Не то, чтобы избегал или нос перед нами, простыми смертными, задирал. Нет, просто не пускал к себе в душу. Друзей не завёл, поклонниц сторонился. Я как-то напоил его и спросил, что, мол, ты товарищей по театру избегаешь? А он ответил, будто искусство его ото всех отделило. На самом деле вовсе не искусство, а талант. Не зря же говорят, что истинный талант – пустынник в большом городе. Жаль, что всё так обернулось. Беда.

— Вас не удивило его решение уйти из жизни? – повернулся Вил к двоим артистам, что скромно стояли у коррехидора за спиной, чем его жутко раздражали.

— Самоубийство? – пожалуй, слишком картинно удивился парень, опиравшийся на нагинату стражника, — нет, самоубийством тут даже и не пахнет. Беда, она и есть беда.