Гвинейн окулус Мейхарт-Гарана сидела на жесткой лежанке, поджав под себя ноги, и невидящим взором мутно-белых глаз глядела в огонь. Она просидела с абсолютно прямой спиной довольно долго, отчего хребет начал ныть. Но женщина не замечала этого. Она напряженно стискивала пальцы на коленях и то и дело хмурилась, но в остальном оставалась неподвижна.
Пламя костра уютно потрескивало на сухих деревяшках. Оно то поднималось, выбрасывая искры к высокому потолку, с которого то и дело облетали хлопья копоти. То совсем опадало, прижимаясь к горящим дощечкам, как иной зверь прижимает уши к голове. Огонь вел неслышную беседу с женщиной в черном платье.
Эбеновый бархат кое-где покрывали пыль и пятнышки грязи – свидетельство нескольких дней, проведенных в подвалах Архейма. Некогда изысканный наряд подрастерял свой богатый вид. Гвин так и не удалось переодеться с самого Йоля. Адептка разжилась лишь простыми сапогами из кожи, которые были ей слегка велики, да полинявшим шерстяным плащом непонятного сливового цвета. Вещи принес ей Иврос Норлан. Он же исправно добывал еду. И он же беспрестанно настаивал на том, чтобы они оба покинули Нордвуд. Но Гвинейн упрямо отказывалась уезжать.
Праздники превратились в кошмар, а замужество, в котором она видела долгожданный покой, оказалось дьявольской ловушкой. И чем больше Гвин размышляла, тем больше в том убеждалась. Лишь не могла для себя сделать вывод, осталась ли она Гвинейн Мейхарт или ей следовало вернуть фамилию отца, Гарана?
Адептка просидела несколько дней почти без движения. Прерывалась лишь на короткий беспокойный сон и трапезы. Впрочем, если бы не Иврос, она не прерывалась бы вовсе. Так и встретила бы свою смерть в забытьи, не выходя из транса.
Молодому колдуну удавалось дозваться ее и уговорить поесть, попить или отдохнуть. Мужчина становился наиболее настойчив в те моменты, когда Гвин начинало пошатывать от слабости. Однако подлинной причины своих изысканий она не называла. Лишь повторяла, что это вопрос особой важности, чем вызывала у Ивроса гнев и негодование.
Он уходил прочь, так и не услышав внятных объяснений, но возвращался опять. Ив не мог бросить Гвинейн. Да даже надолго отлучаться не хотел: страшился за нее. А еще истово жаждал узнать, что же такого приключилось во время празднования Йоля в Высоком Очаге, отчего эта горячая женщина так переменилась.
Гвин побледнела. Губы ее потрескались, как у больного в лихорадке. Неведомая тревога заставляла ее снова и снова ворожить на огонь. Снова и снова шептать магические формулы и входить в транс, не такой глубокий, как окулус, но требующий всех ее сил.
Она взаимодействовала с нитями энергий вокруг себя. Взывала к ним, ища ответ на единственный вопрос, что не давал ей покоя. Но стихии были изменчивы и не желали подчиняться, уклонялись, будто нарочно. И чем больше Гвин силилась вникнуть в то, что скрыто под толщей минувшего десятилетия, тем расплывчатей становились ответы.
Она видела поля золотой ржи, что колыхалась на ветру. Волна за волной. Монотонно и размеренно. Поля сменялись морским простором, таким невыносимо синим, что резало глаза. Волны обнимали черный берег, омывая острые мокрые камни утеса белой пеной, кудрявой и пушистой, как шерсть ягненка. Но внезапно белые завитки окрашивали алые брызги. И тонкий женский силуэт срывался вниз. Раскинутые в ужасе руки. Длинные черные волосы. Едва уловимый образ, точно тень. Маленькая и растерянная, убегающая прочь от другой тени. Высокой, надломленной, пропитанной столь острой болью, что перехватывало дыхание. Эта тень нависала, заслоняя солнце непроглядной тьмой. Чернотой такой же всеобъемлющей, как зимнее январское небо. Небо, на котором исполинским цветком расцветало янтарное солнце, живое и неестественное. Светило поворачивало пухлый бок, выпускало восемь тонких ножек и становилось золотым пауком на черном поле. Паук щелкал хелицерами. Его брюшко вспыхивало и растекалось золотым простором, заполненным колосьями ржи. И видение повторялось. Снова и снова. Пропитанное тем же чувством опасности, что выгнало Гвин прочь из Высокого Очага посреди Йольской ночи. Точно Нордвуд пытался сказать ей что-то, что человеческий разум не в силах воспринять.
Адептка в очередной раз пыталась истолковать образы, что нашептывало ей оранжевое пламя, когда ощутила прикосновение к плечу. Сквозь марево затуманивших сознание чар она услышала низкий мужской голос:
– Гвин, у тебя кровь.
Женщина часто заморгала, возвращая себе нормальное зрение.
Напротив нее на корточках сидел Иврос Норлан. Колдун смотрел встревоженно и несколько сердито.
– У тебя кровь, – хмурясь, повторил он.
Мужчина помог вытереть тонкую алую струйку у нее под носом жесткой льняной тряпицей, а затем настойчиво уложил Гвинейн на неудобную лежанку, подсунув под голову женщины свернутый плащ.