— Твоя, — говорит она. — Я вышила ее перед твоим появлением на свет. Мать твоего отца научила меня. — Она переворачивает шапочку, притрагивается к двум местам, где протяжки слишком длинные. — Я очень торопилась. — Матушка отрывает взгляд от шапочки, устало улыбается: — Ты заслуживала лучшего. — Она складывает шапочку пополам и разглаживает ее на одеяле, извлеченном из сундука. Потом лицо ее озаряется надеждой: — Лис не причинит зла провидице.

Я не говорю ей, что лжецам вырезают языки и зашивают рты.

— Он что-то хотел у тебя узнать? — продолжает выспрашивать матушка.

— Нет.

Она осторожно достает из сундука пучок непряденой шерсти, аккуратно раздвигает волоски, и внутри обнаруживается серебряный кубок — отголосок прежних времен, когда на Черном озере заправлял клан Кузнецов.

Я провожу пальцами по кромке чаши, на которой изображены скачущие косули. Однажды я видела, как отец держал этот кубок, а потом закрыл лицо ладонями. Милосердно со стороны матери спрятать вещицу, вызывающую у него тоску, приводящую в отчаяние: утешение, пусть и слабое, которое матушка была способна дать ему. Другая женщина прижала бы его голову к своей груди, прошептала бы: «О, Кузнец, ты славный муж. Нам всего хватает».

— Можешь его помыть, когда мы закончим, — говорит она.

— Ты хочешь отдать кубок?

— Лис — друид.

— Но…

— Твой отец сам велел мне принести кубок. Нам нужно завоевать уважение Лиса. Мы с твоим отцом так решили. — Она кладет ладонь мне на колено. — А ты свое дело сделала.

Но я не рассказала родителям всего. Я не упомянула о словах, которые сказала Лису после того, как он подобрался и превратился в слух.

— Это было в Просвет, — сказала я ему. — Листья только что развернулись.

Лис убрал с губ согнутый палец и хмыкнул.

— Просвет? — переспросил он. — Тогда у тебя есть восемнадцать дней на появление этих римлян.

Я раскрыла рот, чтобы возразить, что не знаю, в который год это должно случиться, и никогда не говорила, что знаю, но Лис уже направился к отхожему месту.

Чувствуя слабость в коленях, я глядела ему вслед, пока он не растворился в ночи.

ГЛАВА 7

НАБОЖА

Матки благополучно ягнились весь Просвет, последовавший за ложью Набожи. Две двойни. Молоко пришло в сосцы в изобилии и щедро текло в рот сосункам. Были распечатаны последние сосуды с зерном, и обнаружилось, что укрытая в них пшеница пережила Зябь, не тронутая ни мышами, ни жучком, ни сыростью. Солнце быстро прогревало землю, и вол потащил плуг по полям. Погода держалась, тяпки и мотыги без промедления принялись колотить по комьям земли. Болотники с особой осторожностью прикасались к губам, к земле. Зерно посеяли рано. Ожидать ли более щедрого урожая? Конечно, как и во всякий другой год, из Городища явятся люди Вождя на запряженных волами повозках и увезут причитающиеся ему две трети, но пшеницы все равно хватит, чтобы пережить Зябь.

Нередко пальцы Набожи тянулись к ямке на шее, где когда-то висел потерянный амулет. Ее ложь, в которую поверил Молодой Кузнец, казалась недобрым предзнаменованием. Скверный способ положить начало дружбе: Набожа словно бы распахнула дверь обману, тяжелую дверь, которую не так просто будет закрыть. Она представляла, как покачивает амулет над тихими водами Черного озера, представляла, как раздвигает узелки, ослабляя петлю. Она видела, как амулет выскальзывает из пальцев в озерный мрак. Подобные сцены служили утешением: в них она и впрямь приносила жертву Матери-Земле. Набожа вновь и вновь вызывала их в воображении, и со временем они сделались скорее воспоминаниями, нежели ложью. Порой она даже видела некоторые детали: как амулет блестел в лунном свете, как последней в черной заводи исчезла кожаная петля.

Арк брел по свежей борозде, дробя мотыгой крупные комья. Следом за ним шла Набожа, вновь и вновь вонзая в землю тяпку, разбивая оставляемые им комки помельче. Она замечала, как высоко он поднимает мотыгу, замечала силу, с которой орудие соприкасалось с землей, и ей казалось, что Арк делает больше положенного, тяжкими усилиями пытаясь, насколько можно, облегчить ей работу.

Я сильнее, чем ты думаешь, — сказала она.

— Мне больше нечего тебе дать, — ответил он, вновь принимаясь разбивать комья.

В груди у нее легкой волной поднялась надежда. Набожа не хотела, чтобы он страдал, но, может быть, им в равной мере не хватает друг друга. С той ночи праздника Очищения больше не было длительных, неторопливых прогулок, не было зова снегиря, на который она могла бы ответить. Как и все остальные, Арк слышал про амулет.