С друидом не спорят. Перечить ему означает оскорблять богов. Эту истину я всегда знала, и все же в такой близости к Лису, который глотает кашу и собирается опростать кишечник, как простой смертный, я задаюсь вопросом о границах совершенства друидов. Может ли жрец, как любой другой человек, сделаться жертвой собственного тщеславия, собственных потребностей? Что за мысли! Опасные мысли. Бесполезные мысли, раз уж друиды властны обречь провинившегося на изгнание, приговорить его коротать остаток дней вдали от родных и той единственной жизни, которую он доселе знал.

Отец снова садится, и тревога матери омывает меня, словно холодная тень набежавшего облака.

Не успеваем мы с Лисом отойти на пару шагов от хижины, как он говорит:

— Ты провидица? Это правда?

Я сосредотачиваю взгляд на бледной луне, ее тоненьком ломтике среди беззвездного неба, и киваю.

— И что же ты предвидишь?

С чего начать? Как начать? И действительно ли в моих интересах убедить друида, что я настоящая провидица? Родители, похоже, в этом уверены.

Похоже, они считают, что этот дар может затмить мой порок.

— Бурю предвижу.

— Многие предвидят бури.

Я облизываю губы.

— Когда овца принесет двойню.

— У нее просто сильнее отвиснет живот.

Дрожащим пальцем я указываю в направлении отхожего места.

— Туда, — говорю я. — Мимо овечьего загона.

— Что еще? — не отстает Лис.

Я глубоко вздыхаю.

— Места, где можно найти пчелиные соты, и на каком растении. Недавно нашла на переступне.

Он раздраженно фыркает, словно давая понять, что в моих умениях нет ничего необычного.

Однажды я птенца дубоноса поймала. Свалился с верхушки дерева. Выпал из гнезда.

Он широко разводит ладони.

— Я не смотрела вверх, просто знала, что нужно приподнять подол и поймать его.

Лис останавливается, постукивает согнутым пальцем по губам.

— Ты видела римлян?

— Да.

— За ложь людям вырезают язык и зашивают рты.

Я думаю о барде, который пришел на Черное озеро и спел деревенским песнь о людях нашего племени. Мне было только девять лет. Песня оказалась длинной и сложной: о воинах и девах, о друидах, землях и битвах, полная незнакомых слов. И все же многое задержалось у меня в памяти, и даже сейчас я вспоминаю строки, повествующие о друидах, которые мановением священной руки обращали воинов в камни, дев — в ланей, хлеба — в побитый на корню, усохший сор.

— Я не врунья.

— Расскажи мне, что ты видела.

Я описываю отряд воинов на прогалине, их лошадей. Рисую детали: металлические пластины доспехов, бронзовые шлемы. Лис, кажется, по-прежнему не убежден, словно любому известно, как выглядят римские доспехи, и все эти особенности я могла узнать от купца, зашедшего на Черное озеро. Желание, чтобы мне поверили, неожиданно для меня самой, и на какое-то мгновение я подумываю заявить, что опишу видение в присутствии четырех свидетелей, как того требует наша традиция. Но затем меня осеняет мысль получше: я пальцем изображаю на лице нащечник римского шлема. Лис весь подбирается, превращается в слух, а я беспечно продолжаю говорить, подстегиваемая желанием произвести впечатление.

Мне бы припомнить, как отец стиснул губы, поигрывая ложкой, как старался держать мысли при себе, не зная намерений друида. А вместо этого я, забыв об опасности, распустила язык.

Вернувшись домой, я открываю дверь и вижу матушку, преклонившую колена под крестом Матери-Земли, и отца, сидящего на корточках у очага. Оба вскакивают, бросаются ко мне, обнимают.

— Всё в порядке со мной, — заявляю я. — Правда!

Оторвавшись от них, я замечаю, как матушка быстрым движением языка слизывает кровь с прокушенной губы.

— Что случилось? — Матушка хватает меня за плечи. — О чем был разговор?

Я складываю руки на груди, обхватываю ладонями локти.

— Я рассказала про римлян, здесь, на Черном озере. Вот как вам рассказывала.

— Начни сначала, — говорит отец.

С некоторым раздражением в голосе я заявляю:

— Я рассказала ему о том, что видела.

Матушка спрашивает голосом нежным, как теплый дождик:

— Он поверил тебе?

— Как знать.

— Пойдем, — зовет она, стрельнув взглядом в сторону отца: незаметный знак, говорящий о том, что она сама попытается выведать все, что сможет.

Мы проходим в спальную нишу, которую некогда занимали родители отца.

— Лису понадобится место, чтобы хранить свои пожитки, — поясняет матушка.

Из сундука, стоящего в ногах постели, она извлекает изношенные штаны, драное платье, два вытертых одеяла, старый масляный светильник и крошечную кожаную шапочку, изящно украшенную рядами вышивки.